Тень Серебряной горы
Шрифт:
– Я за него, – ответил Хрипунов. – Ефимов захворал. Не ходит.
– А зимой вон какой был бойкий! – сказал капитан. – У Илэлэка почти половину ясачных скостил. Почти тридцать соболей прорухи!
– Я это… – начал было Хрипунов.
– Но это ещё не всё! – продолжил капитан. – Люди говорят, у него после того, как он к Илэлэку в последний раз съездил, новый зимний кафтан появился, зелёный, с бобровой опушкой. А у его жены новый платок. Пуховый!
Хрипунов вздохнул. Капитан провёл рукой по столу, по спискам, и сказал:
– У Илэлэка пять стойбищ,
– Он говорит, они откочевали, – сказал Хрипунов. – А куда откочевали, говорит, не знает. И я об этом сразу доложил, чего ты сегодня вдруг вспомнил?
– Не вспомнил, – сказал капитан, – а не забыл. Договоренность у нас с ним есть. Приедет на следующей неделе, привезёт всё сполна, говорил. А что такое сполна? Пять стойбищ или три?
Хрипунов долго смотрел на капитана, а потом сказал:
– Василий Юрьевич!
– Что «Василий Юрьевич»? – строго спросил капитан.
– Мы на краю света. Дальше только чукчи.
– Ну, не скажи, – ответил капитан с улыбкой. – В Академии наук говорят, что если плыть дальше, за Чукотский нос, то можно приплыть в Америку.
Хрипунов подумал и сказал:
– Ну, может быть. – И сразу же спросил: – Так я пойду?
– Иди пока.
Хрипунов откозырял и вышел. Капитан опять начал ходить по горнице. Со двора вернулся Черепухин и спросил, что делать со списками.
– Положи недалеко, – ответил капитан. – Скоро приедут же.
Черепухин убрал списки. Капитан стоял посреди горницы и думал. Черепухин, помолчав, заговорил, что Илэлэк-тойон человек толковый, малопьющий, с ним всегда легко договориться, но всё равно нужно будет ещё раз заранее всё пересчитать и ко всему приготовиться, и приготовить подарки, конечно. Капитан строго спросил, сколько у них чего осталось, и Черепухин не задумываясь ответил, что запасов у них хватит, одних пронизок, то есть бисера, у них три пуда разноцветных новых. И табаку полмешка.
– Это хорошо, – сказал, оглаживая подбродок, капитан.
Тут в съезжую вошёл Меркулов доложить, что хозяйка говорит: обед готов.
– Рано ещё, – ответил капитан. – Досчитаем, тогда и пойду. А ты пока что сходи посмотри господинчика.
Меркулов пошёл, через полчаса вернулся и сказал, что господинчик ходит по Лысому бугру, месит грязь, рвёт травки и в бумажные пакетики складывает. А если где увидит камни, то молоточком их простукивает, отбивает куски и тоже берёт в пакетики. Но больше всего Меркулова удивило одно необычно толстое стекло, адъюнкт через него на травки смотрит, и тогда можно много чего рассмотреть, он это стекло Меркулову давал, и это очень удивительно. Дурень, сказал на это капитан, я тебя для чего посылал? Чтобы ты его привёл!
И неизвестно, чем бы это тогда кончилось, но тут как раз вернулся сам адъюнкт. Капитан спросил:
– Ну, как?
– Пока ничего интересного, – ответил адъюнкт. – Нет, даже совсем нет ничего!
– Да, это верно, – сказал капитан. – Здесь только камни да ягель.
– А вот Орлов говорит, – сказал адъюнкт, – что здесь раньше
– Да, водились, – подумав, сказал капитан. – Но очень давно! Здесь же, в этих краях, раньше было тепло, как на киргизской линии. А потом вдруг стало холодать, трава стала жухнуть, есть им стало нечего, и они все вымерли.
– А говорят, – сказал адъюнкт, – что кое-где они выжили.
– Ну, – нехотя ответил капитан, – я про такое тоже слышал. Это что будто есть одно такое место в чукочьей стороне, где бьют горячие ключи, так там и сейчас тепло, и там и зимой есть их трава, вот они там и пасутся. Но теперь они очень пугливые! Чуть что, они сразу в пещеру нырь, и не найти их там. Люди ходили туда, в ту пещеру, искали. Нашли только кости.
– А ты там был? – спросил адъюнкт.
– Нет, конечно! – сердито сказал капитан. – Это же уже не наши земли!
– Ну, посмотрим, посмотрим, – сказал адъюнкт задумчиво. – Посмотреть это всегда нелишне.
И на этом их тот разговор закончился, потому что пришла Матрёна и сказала, что обед уже накрыт. Капитан пошёл к себе. Ел, ничего не говорил, смотрел только в миску. А когда поел, то так и не встал из-за стола, а продолжал сидеть, поглядывая то на икону, то в окно. Степанида настороженно молчала, боялась о чём-либо спрашивать. Вдруг капитан сам спросил, чего бы она больше всего хотела. Степанида покраснела и ответила:
– Я не знаю.
– Вот! – строго сказал капитан. – А о чём ты тогда молишься?
– Я за тебя молюсь, – сказала она тихо.
Капитан смотрел на неё и молчал. Потом встал, сходил к стене, взял с полки коробку шахмат, принёс её и высыпал на стол, и замер. Потом медленно расставил шахматы, начал ходить. Сделал два хода и остановился. Вспомнился ему Иван Иванович, тот ссыльный, который два года у них столовался, потому что был такой приказ. И это были его шахматы, это он их с собой привёз. Капитан, правда, и раньше играл в шахматы, и тоже хорошо это умел, но Иван Иванович его много чему научил в шахматах. Времени-то было у них предостаточно! Зимой, бывало, как сядут играть сразу после обеда, так и играют до ночи. И Иван Иванович почти всегда молчал, а если что и говорил, то всегда кратко и к месту.
– Вот это, – например, он говорил, – не тура, а ладья. И это не королева, а визирь. Не офицер, а слон. То, как ты их именуешь, это французская манера, а шахматы – это игра, пришедшая к нам из Персии, поэтому и фигуры здесь должны быть персиянские! – И замолкал. А через пять минут вдруг продолжал: – Хотя ещё правильнее было бы называть сии фигуры на наш собственный манер. Тогда вот это будет не король, а государыня. А это не визирь, а Бирон. А это Остерман, это Долгорукие, это Миних. А это пешки, их много, и эта, наверное, я, ваш покорный слуга. А ты даже в пешки не выбьешься! Так и будешь здесь всю жизнь торчать, на краю света! А хочешь, выведу тебя в слоны? Нет, даже в мамонты! Слоны здесь не приживутся, а мамонты смогут, если их кормить как следует. И поить водкой для сугреву, как меня!