Тень скорби
Шрифт:
Кроме того, Энн охотно согласилась ехать в Роу-Хед. Когда она появилась на пороге — бледная, безмолвная, нервная, — глазеющие барышни, несомненно, подумали: «Очередная неуклюжая дурнушка Бронте». Шарлотта, однако, знала: слишком уж легко было недооценить Энн. Иногда Шарлотта задумывалась: а нет ли в этом ее собственной вины?
— Я хочу учиться, — сказала Энн, когда по дороге в церковь им представился первый случай серьезно поговорить. — Я хочу научиться всему. Хочу быть полностью… готовой. Да, готовой к жизни.
— Как к битве?
— Пожалуй. Знаешь, я не против столкнуться с чем-то вроде битвы. Испытать себя. Статус самой младшей все время заставляет казаться… меньше,
— А Эмили?
Шарлотта не хотела делать столь едкого ударения. (Или все-таки хотела?)
— О, ей было гораздо лучше, когда я уезжала, — ответила Энн, — хотя Брэнуэлл сказал, что она все еще выглядит, как метр пожарного шланга.
— Брэнуэлл? Значит, он дома?
— Да, он приехал на прошлой неделе.
— Но он должен вернуться в Лондон? В Королевскую академию?
Энн явно почувствовала себя неуютно.
— Не думаю. Похоже, его попытка поступить не имела успеха, хотя я не уверена. — Она печально подняла брови. — Видишь, снова самая младшая. Не забивайте ей голову взрослыми проблемами. Мне известно лишь, что он вернулся домой неожиданно, долго разговаривал с папой за закрытыми дверями и целый месяц после этого выглядел подавленным. А тетушка сказала, что планы изменились и он не поедет учиться в Лондон, во всяком случае не в этом году. Сама я ни о чем не могла его спросить — он только отшучивался. Ты знаешь, какой он.
Шарлотта сказала, что да, знает, но вдруг поняла, что не знает ничего; все вехи ее теперешней жизни сдвинулись. Брэнуэлл отправился в Лондон, чтобы представить себя на суд Королевской академии, стать ее студентом, достигнуть успеха на стезе художника, и это было в центре всего. Отчасти ей удалось смириться с ролью учительницы в Роу-Хеде благодаря лишь той мысли, что она, оплачивая обучение Энн, делает вклад в это начинание и что вынужденные лишения окупятся, как только Брэнуэлл добьется признания. Что же касается дорогих уроков у мистера Робинсона из Лидса, этого впечатляющего запаха льняного семени и живицы, которым пропитался пиджак Брэнуэлла, а также папиных рассудительных киваний при осмотре новых полотен, то все это безошибочно вело ее к одному удовлетворительному объяснению: младшая сестра, должно быть, ошибается.
(Однако, с другой стороны — пусть только разум шепчет это, ни звука вслух, — разве папа, да и все они, понимали что-нибудь в живописи? И разве она сама не замечала, какие потертые были у мистера Робинсона манжеты? Можно объяснить это небрежностью творческой натуры, а можно сделать вывод, что мистер Робинсон отчаянно нуждался в этих гонорарах и поэтому поощрял заоблачные ожидания в платежеспособном ученике.)
Шарлотта написала домой, но папин ответ был высокопарно уклончивым. Тщетно гналась она за правдой, продираясь сквозь заросли придаточных предложений, пока не поняла, что ответа придется ждать до рождественских каникул. Тем временем Шарлотта поставила себе задачу не обнаруживать и не признаваться самой себе или кому-то другому, как сильно она ненавидит барышень, которых учит. А перед Энн встала задача прижиться, притерпеться хоть как-нибудь. И Энн это сделала. Она никогда не смогла бы сделать так, как это происходило с остальными; как револьверы входят в кобуру, думала Шарлотта, восхищаясь и отчаиваясь,
Вернувшись домой на рождественские каникулы, Шарлотта почувствовала, будто с ней сыграли какую-то шутку. Она находилась вдали отсюда, зарабатывала свой хлеб, становилась личностью, которую мир обязан был, пусть и весьма небрежно, признавать: купалась в холодной стихии перемен. А дома все осталось почти сверхъестественно неизменным. Ах, Эмили, кажется, подросла на дюйм, а Брэнуэлл отпустил жидкие усы, за которые без конца себя дергал, будто хотел заставить их расти быстрее. Но устремленные на нее взгляды не выражали ничего, кроме оживленной, гладкой обыденности, как будто она только что ходила на почту. Эмили с готовностью открыла свою шкатулку для письма, чтобы показать Энн последние хроники Гондала; Брэнуэлл говорил о великих свершениях в Ангрии. Роу-Хед был сном, а это пробуждением — или наоборот?
Будучи близорукой, Шарлотта привыкла прибегать к помощи ладоней, если роняла булавку или наперсток. Опускалась на колени, простирала ладони и скользила ими, рисуя на полу осторожные круги, пока кожа не получала нужный холодный сигнал. Она принялась делать что-то вроде этого, наблюдая за Брэнуэллом: нащупывала мелкие шероховатости на гладкой поверхности. О Королевской академии не упоминали. А когда Шарлотта все-таки невзначай спросила о ней, Брэнуэлл только сказал:
— Ах, это. Старая песня. Не сложилось. Впереди другие планы.
Он говорил беззаботно, но в этой беззаботности улавливалась пронзительная нотка. Когда пришла его очередь помогать в воскресной школе, которую недалеко от дома построил папа, он стенал и вскипал от раздражения:
— Они такие тупые, ленивые дьяволята, что я с ума схожу. Пока послушаешь, как они читают несчастные три строчки, целая вечность проходит. Клянусь, они специально их растягивают, чтобы поиздеваться. И потом, ясно как день, что все это для них ровным счетом ничего не значит. Ну и действительно, зачем им это?
В голосе Брэнуэлла звучал вызов, но он то и дело оглядывался через плечо, чтобы папа не оказался в пределах слышимости.
— Не допускай, чтобы Энн такое от тебя слышала, — сказала Шарлотта. — Она подумает, что ты серьезно.
— Она слишком много времени проводит с тетушкой. Если не будет осторожной, начнет пахнуть серой и адским пламенем. — Улыбка брата была деланной и свирепой. — Кроме того, кто сказал, что я несерьезно?
Позже, в церкви, Шарлотта наблюдала, как он угрюмо загоняет воскресных школьников на скамью, а потом садится поодаль и упирается взглядом в стену. Когда началась проповедь, Брэнуэлл фыркнул и достал из кармана книгу. Непорочное видение скользнуло за высокими зарешеченными окнами: снег.
— Я намерен пойти посмотреть, как он ложится на верхней пустоши, — сказал тем вечером Брэнуэлл.
Энн бросила взгляд на закрытую дверь кабинета.
— Папа будет волноваться.
— Папа не узнает. — Брэнуэлл раздраженно передернул плечами. — Ради всего святого, папе необязательно все знать. Я выскользну через заднюю дверь в кухне. Если он спросит, скажИте, что я пошел спать.
Было начало одиннадцатого — папа и тетушка уже давно совершили еженощный выход из жизни дома, — когда Шарлотта, читавшая за столом с Эмили, услышала скрип задней двери, а потом тяжелые шаги вверх по лестнице. Она взяла свечу и пошла следом за братом.