Тень скорби
Шрифт:
По всей вероятности, все началось с жуткой убежденности, что в мире почти все неправильно; что все легкомысленно ходят по тонкому льду, весело болтают, не обращая внимания на пронзительный треск. Мистер Уилсон различал этот звук с раннего детства. Он расслышал его еще до того, как течение Французской революции начало настораживать людей, заставляя смотреть себе под ноги. В те дни в обществе был принят размашистый, сочный, ироничный тон, ужасный в своей привлекательности. Старый знакомый отца заехал в гости по пути в Шотландию, где намеревался заняться охотой и стрельбой. За бутылкой портвейна он говорил о священном — и слова его оставались лежать подобно расщепленной скорлупе грецких орехов, устилавшей стол.
— Лично я считаю недопустимым вмешиваться в религию человека. Или
Этот человек был священником. Весьма уважаемым священником, ведущим богатую жизнь в Глостершире. Вот чему должны были учиться у него прихожане: следовать примеру, который он показывал простому народу. Юный Кэрус Уилсон, переживший шок — фактически, набитый им до предела, — узрел путь, которому необходимо следовать. К счастью, он обнаружил, что не одинок. Треск льда усилился, и экипажи стали поворачивать от игорных притонов к церквям, по мере того как поднимался во весь рост Антихрист атеистической революции, а из Кембриджа начало проистекать евангелическое слово. Наведи порядок дома: ты играл с дьяволом. Иногда, с точки зрения мистера Уилсона, это послание недостаточно упорно доводилось до сознания людей.
Да, с посвящением в духовный сан возникла проблема, когда епископ Честера отказал в рукоположении, потому что возомнил, что молодой человек наполовину кальвинист, — но, ах, разве не видите? Вешайте на меня этот ярлык, если угодно, — это не важно. Важен лишь вопрос греха и реальности, абсолютной реальности ада. Кэрус Уилсон занимал и занимает идеальное место, чтобы предупреждать об этом людей, потому что сам он в ад не попадет: его твердая вера всегда свидетельствовала об этом. Но он знает, каково это, ему так же хорошо знакомы вечные муки, как одному из его прихожан дорога к кузнецу, живущему в соседнем селе. Вниз и круто влево. И вот оно, вечное пламя. Так работает его мышление или, скорее, текут его мысли: работа не совсем верный образ для описания того, как думает Кэрус Уилсон. Это слишком бесстрастный процесс, слишком подверженный ошибкам и усталости.
Сравните: третье крыло, которое он пристроил к школе, длинная крытая галерея, где девочки могут делать зарядку, когда погода слишком сурова. Тяжело скользя, мистер Уилсон продвигается по галерее к аудитории для занятий. Человек защищен, он почти в закрытом помещении. Но стоит выступить из-под веранды, и это ощущение немедленно испаряется: вы оказались под беспощадным небом, обиталищем града и молний. Ваша безопасность вовсе не безопасность. Преподобный Кэрус Уилсон, такой неповоротливый на вид, всегда чувствует в сердце трепет перед опасностью.
Что касается пространства в середине — этого тщетного, пустого, расточительного, опасного пространства, — он намерен превратить его в садовый участок, который будут культивировать девочки. Девочки в саду. Он представляет, как они благопристойно трудятся, именно благопристойно, а не красиво: в красоте кроется опасность. Какая яркая картина! Мистер Уилсон сожалеет, что допустил ее в сознание, но продолжает гнуть свою линию — опять же, он знает, о чем говорит. Его необычайные тело и разум движутся дальше, в аудиторию.
Часто случается, когда он заходит в класс, то обращается с наставлениями или дает урок катехизиса, но сегодня мистер Уилсон жестом показывает учительнице продолжать; он ходит по комнате, вполуха прислушиваясь к ровному гулу голосов, читающих Библию. Это успокаивает его хотя бы в том смысле, что приводит в мягкое возбуждение, напоминает о вездесущем долге предупреждать, о грехе, о треске льда. Он изучает склоненные головы девочек, которых на первый взгляд можно принять за мальчиков, одетых в передники, потому что их волосы, по его настоянию, коротко острижены. Но только на первый взгляд: к несчастью для девочек, они все равно выглядят как девочки. Мистер Уилсон тщательно изучает одежду учениц — простое нанковое платье с короткими рукавами — на предмет отличий от формы, ибо дьявол легко может ввергнуть их
Журнал приводит мистера Уилсона в замешательство. Шестнадцать поступивших, а на уроке присутствует только пятнадцать учениц. Мэри Честер, говорит ему учительница, заболела, и директриса позволила той остаться в постели. За вялым кивком мистера Уилсона кроется острое смятение чувств. Больна? Насколько больна? Если девочка серьезно заболела, необходима немедленная духовная подготовка. Если болезнь несерьезна, ученице может грозить еще более страшная опасность. Мрачное воображение рисует ее праздно лежащей в кровати: течение мыслей ничем не ограничено, руки и ноги не находят себе места. Лучше подняться и отдавать силы учебе, невзирая на недуг, чем подвергнуться такому искушению. В конечном счете лучше позволить болезни свести себя в могилу и оказаться недосягаемой для греха. Еще одна проблема, которую нужно обсудить с директрисой перед уходом.
Проблем очень много, ибо школа для дочерей священников — серьезное начинание. Мистер Уилсон сам планировал, рассчитывал и ходатайствовал о пожертвованиях, и список меценатов безукоризнен: он включает освободителя рабов Уильяма Уилберфорса, чья благотворительность двадцать лет назад простерлась до назначения ежегодной стипендии в десять фунтов бедному молодому ирландцу по имени Патрик Бронте. Другой бы на месте мистера Уилсона мог посчитать, что его цель достигнута — основана школа, в которой дочери небогатых священников имеют возможность за скромную плату получить образование, соответствующее их месту в обществе. Но нет, преподобный Кэрус Уилсон не станет почивать на лаврах: в самой мысли об этом кроется опасность. И он кружит над колыбелью своей малютки, переживает, чтобы новорожденная росла правильно.
Осознав существование бурлящего ада за верандой, он принял на себя миссию: дети, в особенности девочки. Скольких смертных грехов нужно избежать; а дети, в первую очередь девочки, едва ли могут вступить в мир, не испачкавшись в нем, как в грязи. Спасти их — нелегкая задача, ибо все их естественные, то есть дьявольские, наклонности подстрекают малышек к мятежу. Да, он знает, что они досадуют на остриженные волосы и платья из простой ткани. Но дальновидное воображение рисует перед ним альтернативу. Преподобный Кэрус Уилсон может представить ад во всех деталях, где у девочек длинные-длинные волосы, а одежды нет вовсе.
3
Плоть и трава
Не расстояние страшило ее.
— Сорок пять миль — по правде говоря, скорее сорок восемь — это, конечно, далековато, я понимаю, — сказал папа. — Но на самом деле это не такое большое расстояние… и дело в том, что я не вижу более подходящей и умеренной по стоимости школы, расположенной ближе к Хоуорту.
Сорок пять миль или тысяча — не важно; важно только то, что она покинет дом. Вот это здание, этот мир, укрытый за четырьмя стенами.
Даже Хоуорт ничего не значит. Шарлотта не испытывала к городку ничего, кроме легкого отвращения к шуму и вони. Когда девочке доводилось проходить через него, скажем, по дороге в Китли, где она брала в библиотеке книги на дом, она иногда заглядывала в чужие дома. Часто из-за крутых спусков и узких тротуаров приходилось почти вжиматься в окна, чтобы увидеть необъяснимо странное кресло, стоящее всего в нескольких дюймах от тебя, кухонную плиту с кипящей по ту сторону кастрюлей и чей-то незнакомый взгляд. Секундное замешательство — и она уже смотрит в сторону. Подлог. Настоящий дом один.