Тень Уробороса. Аутодафе
Шрифт:
— А зачем его скрывать теперь, когда те, кто хотел его убить, наказаны?
Они подошли к выходу в подземный коридор.
— Нет, не все. Пока не все. И они обязательно узнают, что он жив, если слухи о сегодняшней твоей встрече с Кристианом просочатся на поверхность. Доверься мне и прими то, что тебе не нужно знать всего. Кроме того, всей картины не знаю и я, потому не возьму на себя грех лжи по неведению.
— Хорошо. Но чем я помогу ему? Я готов…
— Пока ему нужно лишь общение с ровесником, с близким по духу. Выпустить его наверх нельзя.
— Зил… э… Кристиан сбежит.
Агриппа усмиряющее коснулся его плеча:
— Не сбежит. Мы позаботимся об этом…
Фауст, Тиабару, июль 1002 года. Из записок Кристиана Элинора в напоминание себе же
Двадцать один день назад ко мне приходил Квай, но с тех пор он не появлялся. Я скучаю по друзьям, и еще не дают покоя эти годы, бесследно выпавшие из моей жизни. Так бывает: монахи-целители, братья Граум и Елалис, снабдили меня старыми книгами по медицине, и в них я прочел о подобных случаях забвения. Это очень интересные древние манускрипты. Благодарить за них я должен свое странное предчувствие, из которого стало понятно, что я расположен к врачеванию. Только ради него по приказу отца Агриппы мне доверили драгоценные книги.
Замечу, что не раз и не два ловил себя на мысли, будто уже знаком с прочитанным. И не просто знаком, а знаком практически.
Пишу это, чтобы зафиксировать. Вдруг провалы в памяти повторятся?
Сегодня мне пообещали работу в мортуриуме. Я уверен, что умею. Но все равно сомневаюсь.
. . . . . . .
Я умею. Передо мной был труп одного из скончавшихся от старости монахов. Под наблюдением братьев-целителей я произвел вскрытие. То, как они переглядывались, дало мне основание считать, что я справился со своей задачей и даже преуспел. Брат Елалис отныне вызвался меня обучать своему искусству, а ему ведомо очень много, и для меня это огромная честь…
. . . . . . .
День не слишком задался. Во сне снова был бой с Желтым Всадником, опять проснулся в крови, теперь лежу, сильно болит бок. Но заживает. Надеюсь завтра продолжить занятия с Елалисом в мортуриуме. Читаю работы доктора Ганемана по-прежнему с ощущением, что уже знаком с ними, и неплохо.
Найти бы и мне противоядие от забывчивости!
Может быть, пока я был в горячке, кто-то из монахов читал надо мной вслух эти книги? Наверняка загадке есть простые объяснения. Но как объяснить память пальцев? Я не знаю. Иногда мне страшно, а молитвы хоть и помогают, но ненадолго.
. . . . . . .
В одной из книг попалось слово «радуга» и описание того явления, которое она собой представляет. Невероятно, но я видел радугу.
Чувствую себя увечным, как будто мне что-то отрезали. Я счастлив, но все же мне чего-то немного не хватает. Кстати, со словом «радуга» у меня ассоциирован взгляд чьих-то глаз. Кажется, это бархатно-карие глаза, и в них безнадежность. Помню это не умом, а… Не знаю, как будто воспоминание живет в груди, а не в голове…
. . . . . . .
Болезнь дала осложнения. То, что прежде, еще в ранней юности, мне давалось легко, сейчас преодолеваю с трудом. Чем еще, как не осложнениями, объяснить несколько вещей:
1)
2) если иду дальше, то что-то уводит меня в глубь некоего мира, а там я впадаю в невообразимое состояние, отчасти знакомое, но похожее на смерть;
3) после этого прихожу в себя, но в течение дня не могу отвлечься от ненужных мыслей и желаний, от которых с легкостью отделывался с тринадцати лет.
Меня это не столько беспокоит — буду откровенен, ощущения скорее приятны, чем наоборот — сколько мешает, отвлекает и не дает сосредоточиться на изучении книг. Решил какое-то время не медитировать.
. . . . . . .
Сегодня занимался в глухом дворике за монастырем. Со всех сторон заплесневелые стены, а подниматься туда из моей новой кельи на поверхность земли нужно по восьмидесяти четырем ступенькам. Я нарочно стараюсь все считать и запоминать, иногда забываюсь и делаю это вслух. В этом случае братья-монахи смотрят на меня как-то сокрушенно.
Спросил отца Агриппу, когда мне можно будет вернуться в Хеала и понял, что по непонятным причинам он не хочет, чтобы я когда-нибудь туда попал. Все это меня очень тревожит. Сидеть сложа руки не приходится, но ощущение, что я теряю время и мне нужно быть не здесь, проходить не желает…
Пока думал обо всем этом во время гимнастики, успел заметить, как в небольшую щель над дверью впорхнула птаха. Здесь все серое, и птаха серая. Впорхнула и затихла. Я решил в следующий раз прихватить ей чего-нибудь поклевать, а когда, уходя, наклонился в проеме, она вдруг бесстрашно выскочила из своего убежища и уселась почти у моих ног. Она вертела головкой и явно разглядывала меня черными крапинками глазок. Засмеялся. Да и кого ей здесь бояться, в самом деле, что это я такое подумал? Птаха звонко чирикнула и суетливо встряхнулась.
— Ну и что?
Мне почудилось, что она чего-то ждет от меня. Заглянул в щелку, где было ее гнездо, и сразу увидел несколько белых маленьких яиц. Да, странная птица.
Еще раз прочирикав, она взвилась в воздух и улетела за монастырскую стену. В тот миг у меня слегка закружилась голова, будто это не она, а я сам только что проделал в воздухе несколько веселых кувырков. Напоследок взглянул на гнездо и спустился в келью. Мысли об этой птице и ее выводке возвращались все время, пока я с братьями работал в нижнем инкубаторе. Еще не рожденные младенцы, будущие монахи, напоминали мне птенцов, прячущихся до поры в скорлупу. А потом пришел Агриппа и сказал, что завтра я должен пройти обряд крещения.
. . . . . . .
Думал, что это меня будут крестить, нарекая новым именем, но все иначе. Крестить, как оказалось, должен я. Какой из меня…
Рассуждать не стал, покорно переоделся в лиловую рясу Агриппы и отправился за макросом в молельню. Хорошо помню, как крестили меня самого, помню тот яркий, полыхающий отсветами факелов макрос. Он качался надо мной, а мне впервые было страшно от холода и повисшей в воздухе торжественности, которая так и грозила обвалиться на меня, и так ничтожного. Надо же: это помню до мелочей, а шесть лет назад…