Тень великого канцлера
Шрифт:
– Грамоту! – прохрипел Блудослав, но тем не менее послушно раскорячился. – Я буду жаловаться Коще…
– Шмяк! – это сапог Ильи поддел командира стрельцов под седалище и перекинул его Яромиру. Яромир принял передачу головой, посылая Блудослава Алеше Поповичу и Добрыне. Два богатырских сапога взлетели одновременно, принимая пас и отправляя Блудослава в сторону ворот. Со скоростью пушечного ядра командир стрельцов ударился в воротные створки, распахнул их и улетел в темноту. В следующую секунду послышался мокрый шлепок, кто-то завизжал тонким старушечьим голосом, кто-то сочно выматерился,
– Через пару минут Блудослав вернулся. Он шел, осторожно передвигая ногами и обеими руками держась за мягкое место.
– Ироды! – произнес он с невыразимым упреком. – Из-за вас какую-то бабку пришиб!
– Ну что, нужна грамота? – сурово спросил Илья.
– Все равно нужна! – набычился Блудослав.
– Наш человек! – оттаял Илья. – Ну, так вот тебе грамота, читай! – он сунул под нос Блудославу «Кромешную подорожную». Тот зашевелил губами, с трудом постигая написанное.
– Порядок! – наконец шепнул он и лег пластом.
– А я что говорил? – Илья Муромец пожал плечами. – Поехали, братцы! А ты, Пахом, это… смотри, там какая-то бабка лежит. Не задави ее дополнительно! Старушку и так, видать, прибили!
6.
Дормидонт, Великий князь Лодимерский, лежал на лавке, скрестив на груди пухлые ручки и задрав кверху пшеничную бороду. Короткое пламя свечи бросало на Дормидонта дрожащий трагический свет. На полу лежала здоровенная книжища в кожаном переплете. Толстые страницы дыбились и распирали книжку изнутри, словно населяющие ее герои хотели вырваться на свободу. В тереме было тихо, только издалека, с верхнего яруса доносились неразборчивое девичье бормотание и чей-то восторженный бас: «Это чей такой животик? А ножка чья? А это что у нас такое, черненькое…»
За дверью послышались вкрадчивые, подхалимские шаги, и через минуту в горницу заглянула завитая голова с круглыми глупыми глазами и по-лакейски загнутыми вверх усиками. Голова сладостно улыбнулась и паточным голосом произнесла:
– А не желает ли ваше величество отведать рахат-лукумчика? А шакир-чурекчиков не хочет ли откушать? Есть бухалово из Бухарин – по-ихнему шербет!
С минуту голова вслушивалась и вглядывалась в полутьму. Обычно в ответ раздавалось: «Давай, Ульрих, тащи, да побольше!» Реже: «Уйди, сволочь, не видишь, мы с царицей заняты!» И совсем уж редко звучало загадочное: «Ты есть хто? Тварь дрожащая или право имеющий? Альзо шпрах Заратуштра!»
Каждый раз, услышав такое, лакей Ульрих на цыпочках уходил к себе в каморку, съедал от волнения весь рахат-лукум и предавался размышлениям о свойствах человеческой души.
Но сейчас ответа не последовало. Ульрих сделал шаг вперед и ахнул. Вот он, царь-надежа! Лежит, аки младенец, ручки на груди, головка задрана, и бороденка так жалобно торчит! Ульрих облился холодным потом и попятился. Захлопнул дверь, привалился к ней спиной и только тогда взвыл с паскудным надрывом, перемежая всхлипывания жеванием рахат-лукума:
– Помер царь-батюшка! Скончалси!
– Что ты мелешь, дура-лошадь?! – из темной ниши выдвинулся стрелец, дыхнул на нежного Ульриха луковым перегаром. – Спит небось государь!
– А
Услышав такие слова, стрелец переложил бердыш в левую руку, а правой заехал Ульриху прямо в зубы:
– А вот тебе за государя, вша позорная!
Отняв у лакея рахат-лукум, стрелец заглянул в горницу. Затем осторожно прикрыл за собой дверь, вдумчиво доел восточное лакомство и бросился к Кощею.
Великий канцлер сидел за фамильным столом из черного дерева и с интересом рассматривал стоящего перед ним человека. Человек был темноволос, ростом сугубо невелик, но, видать, силен и глаза имел бойкие, словно он не книгочей-многознатец, а трактирный драчун. Человек был гладко выбрит, одет в ладное немецкое платье и башмаки имел совершенно необыкновенные: с огромными золотыми пряжками.
– Так ты и есть знаменитый Петрович? – произнес Кощей и кисло улыбнулся, словно невзначай покосившись на стоящего в сторонке лакея. Причина кислой улыбки была многосложной, не последнюю роль играло и то, что великий канцлер никому не доверял, всех и вся подозревая в предательстве. Личный лакей давно вызывал у него тихую ненависть, но лучше иметь одного старого наушника, чем двух новых.
– Между тем алхимик Петрович спокойно вынес игру в гляделки, которую устроил ему великий канцлер.
– Совершенно верно, ваше высокопревосходительство! – тонко улыбнулся ученый, словно подыгрывая канцлеру в какой-то только им двоим понятной игре. Лакей, стоящий в сторонке, забеспокоился, задвигал ушами, но на лице изобразил полное равнодушие и даже как бы отвернулся.
– Я наслышан о тебе! – Кощей сплел пальцы и кивком указал на кресло. – Присаживайся. Садиться не предлагаю… пока.
– Петрович улыбнулся, словно оценил кощеевский юмор, и сел в кресло.
– Ты вот чугун в золото превращаешь, механического мужика изобрел. А сейчас чем занимаешься?
– Изобретаю железные лучи, – коротко сказал Петрович.
– Что?! – испугался Кощей.
– Железные лучи, – повторил алхимик и пояснил: – Сии лучи глазом не видимы, но ежели такой луч направить на рыцаря в латах, то он мгновенно сварится вкрутую.
От самой идеи и оттого, что Петрович сказал это тихим, будничным голосом, у Кощея прошел мороз по коже. Он даже забыл на мгновение, зачем вызвал к себе этого многознатца.
– Неужели не жалко?
– Кого? – не понял ученый.
– Рыцарей…
– Я об этом не думал, – отмахнулся Петрович, – для меня важней красота идеи!
Кощею захотелось немедленно отправить этого умника боярину Матвееву на правеж, но он сдержал естественный и вполне понятный порыв.
– Вот что… э… Петрович. О железных лучах пока забудь. Есть дела поважнее. Ты должен выполнить срочный заказ.
Кощей на секунду замолчал, словно ожидая ответной реакции, но ее не последовало.
– Так вот, – продолжил великий канцлер, – ты должен изготовить точную копию царской короны и скипетра. И чтобы к утру сии символы государственной власти были на столе. Бери себе сколько хочешь рабочих, помощников, но исполни. Золото и самоцветы получишь из казны.