Тень ворона

Питерс Эллис

И все-таки она добилась от него обещания, что он дождется ее здесь, если только не случится что-либо непредвиденное, что потребует от него немедленных действий. Этим ему пришлось и удовольствоваться. Они скрепили свой договор поцелуем и, забыв на время все тревоги, принялись шептаться о будущем. Сколько миль до границы Уэльса? Миль десять? Наверное, немного больше. А непокорный Повис не воюет ни с рыцарями императрицы, ни со слугами короля Стефана, и люди там скорее примут сторону беглеца, чем служителей английских законов. Кроме того, у Санан в этих краях была какая-то дальняя родня по линии бабушки-валлийки, в честь которой ей было дано это странное для Англии имя Санан. А если они повстречают в лесу разбойников, то Ниниан покажет, что у него есть сила в руках; меч и длинный кинжал для него лежат здесь, запрятанные в сене, есть

и доспехи, которые носил при осаде Шрусбери Джон Бернье, погибший в этой битве. Они сумеют благополучно проделать это путешествие, доберутся до Глостера, а там честь по чести справят свадьбу.

Все бы хорошо, но только сейчас еще нельзя было уезжать, пока не миновала опасность, нависшая над Диотой. Следовало переждать, пока все уладится и Диота будет надежно устроена под покровительством аббата. Оставшемуся в одиночестве Ниниану казалось сейчас, что этим трудностям никогда не будет конца. Завтра похоронят тело Эйлиота, но черная тень его ужасной смерти никуда не денется. И даже если этот день не принесет новых осложнений для Диоты, это не значит, что остальные дни для нее будут безоблачны.

Было уже за полночь, а Ниниан еще не смыкал глаз, пытаясь распутать неподдающийся узел своих забот. На границе между старым и новым годом он наконец забылся беспокойным сном: ему снилось, что он продирается сквозь какую-то чащобу, путаясь в колючих зарослях, и тщетно старается настичь удаляющуюся от него Санан, которая вдруг исчезла, не оставив после себя ничего, кроме нежного благоухания ароматных трав.

Отдаваясь в могучих сводах, похожих на перевернутое днище корабля, гулким эхом разносились по еле освещенному пространству церкви слова заупокойной службы. Такого раскатистого звука, какой раздавался ночью, почему-то никогда не получалось во время дневных богослужений. Сильный, красивый голос ризничего Бенедикта зычно гремел под сводами: между библейскими псалмами следовал настойчиво повторяемый возглас и ответ на него.

«Requiem aeternam dona eis Domine…»

«Et lux perpetua luceat eis…»

И затем брат Бенедикт густым и величавым басом: «Опротивела душе моей жизнь моя… буду говорить в горести душе моей. Скажу богу: не обвиняй меня; объяви мне, за что ты со мной борешься ?..»

«Немного утешительного найдешь в книге Иова, — подумал про себя Кадфаэль, внимательно слушая слова, которые читал Бенедикт, — зато премного превосходной поэзии. Может быть, в ней-то и содержится утешение? Не превращает ли она беды, унижения и смерть — все, на что жалуется Иов — в отважный вызов? «

«О, если бы ты в преисподней сокрыл меня и укрывал меня, пока пройдет гнев твой… «

«Дыхание мое ослабело, дни мои угасают; гробы передо мною… во тьме постелил я постель мою; гробу скажу: ты отец мой, червю: ты мать моя и сестра моя, где же после этого надежда моя? «

«Оставь, отступи от меня, чтобы я немного ободрился, прежде нежели отойду — и уже не возвращусь — в страну тьмы и сени смертной, в страну мрака… где нет устройства, где темно, как самая тьма».

Но в конце вновь прозвучала мольба, которая сама уже была утешением — единый шаг от безнадежности к уверенности:

«Вечный мир дай им. господи… «

«И да светит им негасимый свет…»

Когда полусонный Кадфаэль на заплетающихся ногах шел наверх по ночной лестнице, в ушах у него все еще стояла настойчивая мольба, и, засыпая, он продолжал ее слышать сквозь сон, но теперь уже как торжествующий возглас человека, протянувшего руку, чтобы взять обещанный дар. Вечный мир и вечный свет… даже Эйлиоту!

«И не только Эйлиоту, но и всем нам, — подумал Кадфаэль, проваливаясь в сон. — Путь через чистилище будет долгим, но несомненно, что самые извилистые пути в конце концов туда приведут».

Глава одиннадцатая

Первый день нового, 1142 года начался сырым и холодным рассветом, однако за пеленой облаков таилось обещание солнечного света, который пробьется на часок в середине дня, прежде чем вечерняя мгла вновь затянет небеса. Кадфаэль, обычно часто просыпавшийся до заутрени, на этот раз проспал до колокольного звона и, совсем еще сонный после короткого отдыха, потащился с остальными братьями по ночной лестнице в церковь. После службы он отправился в свой сарайчик, чтобы проверить, все ли там в порядке, и заодно захватить оттуда свежего масла для алтарных лампад. Синрик

уже поправил свечи и пошел на кладбище, чтобы еще раз взглянуть, все ли готово возле могилы, которая уже ждала, аккуратно прикрытая сверху досками. Покойник в деревянном гробу лежал перед приходским алтарем на пристойно убранном одре. После мессы его собирались вынести с процессией в северную дверь. Пройдя по Форгейтскому тракту, шествие должно было войти на кладбище через широкие ворота напротив ярмарочной площади, где находился вход для мирян, которым не полагалось ходить через большой двор. Ради спокойствия и соблюдения монастырских правил приходилось проводить некоторое разделение между монашеской братией и мирской общиной.

На большом дворе за час до начала мессы уже царило деловитое оживление. Монахи готовились к предстоящим работам или доделывали то, что не успели закончить накануне. А перед широким западным порталом церкви начинали собираться жители Форгейта; частью они толпились у монастырских ворот, поджидая своих друзей, чтобы вместе войти в церковь. Лица прихожан были замкнуты и скрытны. Напустив на себя подобающую для такого дня строгую торжественность, люди между тем исподтишка так и рыскали глазами, как бы ища подтверждения тому, что туча, омрачавшая их жизнь, действительно унеслась. Быть может, после сегодняшних похорон они вздохнут свободно и перестанут таиться друг перед другом и осторожничать в разговорах с соседями? Может быть! Но что будет дальше, если ловушка Хью Берингара не сработает, как задумано?

Кадфаэля смущала вся эта затея, но еще больше его огорчала мысль, что нынешняя неопределенность может продлиться, пока недоверие и страх не развеются благодаря человеческой забывчивости и непостоянству. Уж лучше бы вытащить это на свет божий, разобраться во всем и покончить наконец! Тогда всем, кроме одного, стало бы спокойно. Нет! И ему тоже! Ему-то как раз в первую голову!

Понемногу начала собираться и местная знать. Вон староста Эрвальд, с важным видом, преисполненный достоинства, — провост, да и только! Вон кузнец, валлиец Рис аб Овейн, — в Форгейте было несколько ремесленников-валлийцев. А вот и пекарь Джордан Эчард — здоровенный, откормленный детина с таким же каменным выражением на лице, как у всех, но в нем, однако, проглядывает самодовольство — ведь он пережил-таки своего обидчика! Тут же рядом и простой деревенский люд: работник Элгар, несправедливо заподозренный своим хозяином Эйлиотом в том, что он не свободный человек, а виллан; Эдвин, у которого по распоряжению Эйлиота был сдвинут межевой камень; Сентвин, чье дитя зарыто некрещеным в неосвященной земле; отцы мальчиков, которым на собственной шкуре пришлось убедиться, что от эбенового посоха лучше держаться подальше, и которые натерпелись страха на уроках Эйлиота. Мальчики дожидались в сторонке, отдельно от взрослых; они шептались, беспокойно топтались на месте и вытягивали шеи, чтобы лучше видеть, но в церковь не заходили. Иногда по их настороженным .лицам пробегала улыбка, иногда сквозь шепоток прорывалось хихиканье, в котором чувствовались бравада и невольный страх. Форгейтские собаки, заразившись возбужденным и нервным настроением людей, сновали в толпе, лязгали зубами, стараясь цапнуть за бабки проходящую лошадь, и на каждый неожиданный звук заливались визгливым лаем.

Своих жен мужья постарались оставить дома. Наверняка жена Джордана хлопочет за него в пекарне. Утренняя выпечка уже готова, теперь надо вычистить в печке золу, а следующая партия хлебов уже стоит наготове и только ждет, когда ее посадят в печь. Хорошо, что жена Джордана не здесь и грядущие события пройдут без нее, хотя Хью наверняка не станет впутывать в свои планы бедняжку, которая созналась, что ее муж не ночевал дома, только ради того, чтобы спасти его от более страшного обвинения. Но для нее все равно лучше, если она будет отсюда подальше. Впрочем, это уж дело шерифа, как тут поступить, благо Хью и сам знает, как выйти из любого положения, и умеет обращаться с людьми! Немного женщин все-таки присутствовало в толпе — это были пожилые, почтенные матроны, вдовы зажиточных ремесленников, опора Церкви, на которую она всегда может положиться там, где другие ей изменяли. Они стойко отбывали все церковные службы: с мирянами — мессу, с монахами — вечерню; эти старейшины в юбках, одетые во все черное, были в церкви как свои, и монастырская община видела в них едва ли не членов своего братства. Разумеется, эти женщины не могли пропустить заупокойную службу.