Тени исчезают в полдень
Шрифт:
– Милосердием, что ли, дела творить ваши? – догадался Устин. – Так в Озерках, поди, без того хватает всяких… проповедников.
– И чего же? Людей заблудших еще более.
– Да какой, к дьяволу, проповедник из Марфы?
– Ну… какой ни на есть, а все Богу в радость. Не в умении да красноречии дело, а в преданности Господу.
В общем, как бы там ни было, а Никулин стал ходить по Зеленому Долу без опаски. Устану же чуть ли не при каждой встрече говорил:
– Это ловко ты… Это – трансляция. Раз-два – и ваши не пляшут. Вот уж друг так друг ты мне… да я для тебя родных
И действительно, не пожалел. По его, Устинову, желанию принялся изводить Клашку, а потом и младшую дочь Зинку, когда она спуталась с Митькой Кургановым…
… Навстречу, как и вчера утром, когда Устин отвозил на станцию Смирнова, вставало солнце. Оно слепило глаза, застилая их черной темнотой, и Устин, втягивая голову поглубже в тулуп, подумал вдруг, что сегодня солнце почему-то намного ослепительней, чем было вчера.
«Да, Антип… И Андрон Овчинников…» – усмехнулся про себя Морозов. Вот и все, на кого он, Устин, сумел наложить «лапу», если не считать Фрола Курганова. Попытался было однажды Филимона Колесникова прощупать, а тот прямо заявил, шмыгая носом:
– Ты вот меня обхаживаешь, а я хотел бы тебя общупать кругом.
– Так заходи как-нибудь, – улыбнулся Устин и добавил грубовато: – За чаркой, может, и обнюхаемся.
– Благодарствую за приглашение, – усмехнулся Филимон и вытер своим увесистым кулачищем нос – Токмо, милый мой, вот с женкой твоей я понюхаться не прочь бы еще, кабы она помене Богу кланялась да кабы сам я не обженился нонче на Покров. А с тобой…
Устин терпеливо снес и эту насмешку, подумал только: «Съездить бы тебе по сопатке, чтоб нюх отшибить». Вслух же сказал с прежней улыбкой:
– Ладно, Филимон. А друзьями мы еще будем, однако. Вот как нюх притупится у тебя на баб… Беда вот, ждать долго… Но друга и до старости ждать можно.,
– А ты и не жди, – посоветовал Филимон.
– Почему ж?
– Не дождешься, пожалуй.
– Да отчего?
Филимон тогда смерил его с ног до головы и произнес, прямо в глаза:
– Пришлый ты человек, вот отчего.
– М-м… – невольно промычал Устин, но тут же заставил себя рассмеяться. – Чудак ты, Колесников! Ну, пришлый, так что?
– Да я и говорю – не здешний, – промолвил на это Филимон и ушел, раскачивая кулаками-гирями.
Пробовал также он сойтись с Анисимом Шатровым. Тоже не получилось.
Не получилось и со Стешкой, женой Фрола. Правда, началась было в одно время дружба Стешки с Пистимеей. Стешка зачастила в их дом. Но тут же словно отрезала раз и навсегда.
– А почему это? – спросил Устин у Фрола.
– Хватит и того, что мы с тобой… дружим, – усмехнулся Курганов.
И он, Устин, чувствовал – хватит. С Фролом перегибать опасно.
После этого, году, кажется, в тридцать втором, Устин сделал попытку пригнуть, заломить в свою сторону двадцатидвухлетнюю Наталью Меньшикову. Тихая и пугливая, она одиноко жила после смерти матери все в той же маленькой избенке на краю села, куда поселил их в свое время Большаков.
Уж здесь-то Морозов в успехе не сомневался – ведь как-никак, а все же она Меньшикова, первая и последняя дочь Фильки. Если в семнадцатом была еще соплюхой и не понимала,
И он начал все чаще и чаще попадаться ей на пути, как бы ненароком, начал все пристальнее поглядывать на пышно разневестившуюся в те поры Наташку. Она, меняясь в лице, испуганно отворачивалась, жалась все время к людям, чтобы не остаться случайно с ним с глазу на глаз. Так Устин за целую зиму и лето не смог застигнуть ее где-нибудь одну. Тогда он в дождливый осенний день решил пойти прямо к ней домой.
Изба ее стояла под самым увалом, сразу за которым начиналась тайга. Еще засветло он ушел в лес, а когда сомкнулась над землей непроницаемая темень, начал быстро и бесшумно спускаться с увала. Случайная встреча с кем-то из деревенских здесь в такую погоду почти исключалась. Если же, не дай Бог, на кого-то наткнется, можно объяснить все тем, что просто возвращается из леса кратчайшим путем.
Как и рассчитывал, Устин никого не встретил. Он перелез через изгородь, которой был обнесен небольшой огородишко. Картошка недавно была выкопана, но развороченная земля еще не слежалась и, расквашенная дождем, глубоко засасывала ноги.
Кое-как Устин добрался до «задних», как говорят в сибирских селах, дверей сенок, выходящих прямо на огород. Сюда же выходило одно окошко. Оно было темное. Только подойдя почти вплотную, он заметил, что за стеклами белеет занавеска.
Устин был уверен, что Наташка наглухо запирается еще засветло, и поэтому даже не потрогал дверь. Расчет его был прост. Рано или поздно она выйдет именно через эту дверь по хозяйственным делам – вон куча дровишек лежит возле сарайчика. Едва стукнет засовом, он распахнет дверь и… Ну, там видно будет, что делать.
Через полчаса начал подувать ветер. Сперва тихонько, потом все сильнее и сильнее. Ветер смешивал, скручивал тонкие дождевые струи и яростно швырял на Устина целые потоки. Порой ему казалось, что кто-то опрокидывает на него полнехонькие ведра. Спрятаться от этих водяных потоков было некуда – над дверью не было даже малюсенького навеса, и Устин только плотнее закутывал капюшоном дождевика лицо да еще крепче прижимался к стене.
Вдруг что-то громко скрипнуло рядом с ним, и он мгновенно догадался: под напором ветра дверь чуть приоткрылась в сенцы. Нащупал рукой – так и есть, между косяком и дверью образовалась маленькая щелка. «Ах дурак я осиновый! – выругал себя Устин. – Видать, забыла она сегодня эту дверь закинуть. Мне бы попробовать ее сразу…»
В два приема, будто двери распахивались от ветра, он сделал щель пошире и протиснулся внутрь сенок. «Ну вот, теперь можно тут и до утра простоять, – подумал он. – Хотя постой… Может, и двери в избу вот так же забыла…»
Осторожно, стараясь не скрипнуть половицами, подошел к двери и потянул ее на себя. Нет, эта дверь была закрыта изнутри на крючок.
«Ладно, дождемся». Бесшумно обернулся и стал спиной к стене. Впрочем, мелькнула мысль, остерегался он зря, наверное. Ветер так гудит и воет, что Наташка вряд ли может что расслышать. Да к тому же спит давно…