Тени колоколов
Шрифт:
По обеим сторонам улицы — дома и хоромы. На взгорке грибами-боровиками стоят палаты царского постельничего Федора Михайловича Ртищева и московского головы Михаила Петровича Пронского. Сложенные из белого камня стены палат высокие-превысокие. Рядом, подобно раскрылившимся гусям, протянули свои крыши-навесы дома дьяков Алмаза Иванова и Лариона Лопухина, домишки стрельцов. Позади домов теснятся густо дворы и бани, шерстобойки и сушилки, а также другие хозяйственные постройки.
Одни жители близлежащих домов выходили на улицу навстречу процессии, другие глазели из окон. Каждый — со своими думами и заботами. Вот
У другой женщины, что замерла на противоположной стороне улицы, голова покрыта черным платком, лицо как у святой — торжественное и строгое. Пальцы ко лбу приставила, слезами обливается, молитву шепчет истово.
Бородатый мужичок выглянул из-за угла. Лицо вороватое, глаза — что ножи острые. Были бы силы, одним бы взглядом всех зарезал. Он-то уж знает, куда и зачем отправился Патриарх. Мужика воровство кормит. Случись на Москве смута — это ему на руку.
Вон парнишка прилип к окну. Увиденное ему дивом кажется. И невдомек малому, что дальнейшая его судьба зависит от того, куда эта людская река дойдет и с чем назад воротится…
Со стороны всегда глядеть лучше. Пяль глаза, ворчи, кусай губы — всё равно ты в стороне.
Никон посохом своим стучал в вымощенную булыжником улицу, словно этим показывал: он дойдет до известной ему цели и столкнет тех, кто стоит на его пути.
За его спиной, высоко подняв головы, шагали святые отцы. Торопились. Широкие шаги делали дьяки и подьячие, купцы, мастеровые, стрельцы.
У каждого в душе жило то, что позвало их в новую дорогу: жажда перемен и новой жизни.
Полгода как Никон и его сторонники стремятся ввести новые порядки и обычаи в Церкви, заставляют молиться тремя перстами, утверждая пресвятую Троицу — Отца, Сына и Святого Духа. От этого, якобы, и Церковь станет могущественнее, обретет поддержку и одобрение всего христианского мира.
Царь сказался больным. В монастырь не пошел. И Борис Иванович Морозов — правая рука Государя — отсутствовал. Сказал, дескать, некогда ему по монастырям хаживать, есть дела поважнее.
Боярские языки злословили, московская знать, словно стая голодных волков, настороженно следила за происходящим, выжидая момент, чтоб наброситься на жертву.
А он, Никон, не общее ли дело начал? Разве укрепление Церкви не есть укрепление государства? Греки и хохлы давно троеперстно молятся, давно Библию — самую большую Книгу жизни — перевели на свои языки, учитывая новые времена. Только в русских церквях неграмотные попы поют и читают, что взбредет в голову, порой и смысла не понимая. А что говорить о простых верующих!..
…В храме Новодевичьего монастыря после молебна в честь Пресвятой Богородицы сделалось шумно. Многим захотелось высказать, что наболело в душе, спросить у Патриарха, как жить дальше.
Но робкие возгласы потонули в истеричном вопле протопопа Аввакума:
— Новые еретики в наши хоромы вошли! Разрушители старой святой веры!
С воздетыми к небу руками высокая худая фигура в черном внушала суеверный ужас. Многие попадали на колени, испугавшись его голоса и проклятий. А они сыпались из его уст одно за другим.
— Да приидет отмщение за поруганную веру!..
Никон подозвал ближних стрельцов и что-то коротко приказал им. Слов за воплями Аввакума не разобрать. Стрельцы ринулись, грубо расталкивая толпу, к протопопу. Схватили его за руки, скрутили и поволокли к выходу.
Отвлекая народ, снова загремел под высокими сводами торжественный голос казанского митрополита Корнилия, проводившего ныне службу. Митрополит начал читать «Символ веры». Разговоры и шум гасли, затихали. И вскоре в полнейшей тишине только слова молитвы звучали, пробирая, как мороз, до костей:
— «Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единародного, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век; Свете от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Им же вся быша. Нас ради человек и нашего ради спасения сшедщаго с небес и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы и вочеловечшася…».
Патриарх стоял, возвышаясь над всеми, и с упоением наблюдал за лицами, обращенными к нему, как к самому Господу. Лицо самого Никона было непроницаемо, но если б кто умел прочесть его мысли…
«Глупые людишки, слушайте и запоминайте: вот моя вера! И я заставлю всех так веровать и молиться…».
Митрополит закончил молитву. Архиереи широко троеперстно перекрестились и стали по одному подходить для благословения. Корнилию помогал в богослужении иерей Епифаний Славенецкий, прибывший недавно по просьбе Никона из Киева для исправления церковных книг, которое Патриарх затеял в больших масштабах. Требовалось исправить Служебник и Скрижаль, Псалтырь и Часослов, Требник и Молитвослов, и ещё многое и многое другое. За таких, как Епифаний, Никон отдал бы половину всех своих попов. Да, к сожалению, это сделать невозможно. Придется немало повоевать с такими, как протопоп Аввакум.
По прибытии домой Никон первым делом опустился на колени перед Спасителем, со слезами на глазах стал молить Его о смягчении идущих против него сердец.
Чем живет и дышит Москва, приехал узнать посланник шведского короля, его сын, Вольдемир. Он совсем недавно сватался к сестре Алексея Михайловича, Ирине. Да не сговорились правители, много проблем не могли меж собой решить. Девичье имя только потрепали, пищу для досужих сплетен дали. Это Вольдемиру хоть бы что: живет на Москве по-прежнему в свое удовольствие, да заодно и службу королевскую справляет. По-русски посланник говорит хорошо, поэтому ни одно слово мимо его ушей не пролетает.
Не ожидал Вольдемир, что царь его не примет. Хотя и понятно, зло за сестру держит. В Посольском приказе его встретил Борис Иванович Морозов. Встретил официально. Сухо поздоровался. Только Афанасий Ордын-Нащекин, кого знал раньше, подал ему руку.
Вольдемир, обиженный, завел разговор о том, как русские плохо ведут себя за границей, не умеют или не хотят себя вести прилично. И рассказал такой случай. В прошлом месяце к ним прибыли послы из Испании и жаловались на русского посла Чемоданова, который от имени Алексея Михайловича привозил их королю Филиппу IV верительную грамоту. Король же этот второй год как в могиле.