Тени надежд
Шрифт:
Устав от бесчисленных злодеяний Оха, жестоко топившего в крови одно восстание за другим по всей державе, казнившего множество "благородных" из подозрений в неверности, и во всем слушавшего Багоя, свою цепную злобную собаку, или, скорее, змею, подданные боготворили Кодомана. Предпочитали не замечать его недостатков: недоверчивости ко всем и прежде всего, к самому себе.
"Великий бывает вспыльчив и в гневе способен обречь смерти того, кто рассердит его? Да ну, это ж как его надо рассердить... А вспомните-ка Оха".
Все познается в сравнении. Держава парсов давно не знала такого правителя, как Кодоман.
Шахиншах
Дарайавауш опустился в резное кресло. Четверо "бессмертных" в полном воинском облачении, одетые в рубахи "Тысячи Пурпурных", с невозмутимыми лицами, наполовину скрытыми полами башлыков, замерли за спиной повелителя.
Придворные спрятали свои ладони в широких рукавах. Дарайавауш пригладил окрашенную охрой длинную барашковую бороду и коротко кивнул Набарзану.
Хазарапатиша в короткой речи объявил суть обсуждаемого. Далее, согласно протоколу, евнух принялся вызывать для произнесения речей тех, кому это было позволено. Придворные выходили вперед, останавливаясь в десяти шагах от государя, и повторно совершали проскинезу [44] , оставаясь в согнутом состоянии, пока шахиншах не позволял им выпрямиться и говорить.
Несли по большей части величественную чушь. Набарзан едва заметно кривился от безудержного славословия. Общий смысл сводился к тому, что великому шаху лучше дать сражение в Каппадокии, но ничто не помешает ему с той же легкостью победить и в Киликии. Поскольку дерзких яванов следует покарать, как можно быстрее, то лучше всего вести войско в Киликию. Или в Каппадокию. Короче, как будет угодно великому шаху. Советчики...
44
Земной поклон. Греческие авторы описывают проскинезу по разному, но многие историки сходятся во мнении, что подданные шахов из числа "благородных" на колени все же не становились.
Иногда из потока цветистых восхвалений вообще нельзя было извлечь ничего осмысленного. Большинство присутствующих эллинов не могли по достоинству оценить конницу парсов и не видели ее преимуществ в сражении на равнине. Многие мыслили привычными образами своей воюющей в пешем строю родины и твердили одно: на равнине враг возьмет свое фалангой. Набарзан отметил, что слушая их, шахиншах еле заметно кивает. Соглашался, эллинофил, чему в немалой степени способствовало то, что яваны не растекались мыслью по дереву и высказывались в более доходчивых выражениях, чем парсы.
За удар в Каппадокии высказались немногие македоняне, бежавшие от Александра. Они-то, как раз, бывшие совсем недавно гетайрами, знали цену тяжелой кавалерии. Шахиншах оперся на подлокотник – верный признак, что государь колеблется, однако Реомифр, получив слово, с большим пылом принялся убеждать Дарайавауша идти в Киликию. Его речь была щедро пересыпана доводами в пользу такого решения, по большей части надуманными, но та страсть, с которой он их излагал не оставляла времени как следует задуматься. Начальник конницы убеждал государя в том, что не следует на эту конницу
"Только твои наемники и кардаки, великий государь, смогут противостоять яванам".
Услышав откровенную ложь про Граник и бактрийцев, Бесс побагровел, но, вспылив, растерял все красноречие и ограничился бессвязным рычанием.
Набарзан следил за Артабазом и отмечал, что старик явно нервничает. Наконец, после того, как высказался и отступил на свое место Оксафр, Артабаз, рванувшись из второго ряда придворных, бросился к шахиншаху, повалился на колени и впечатал лоб в дорогой ковер.
– Смилуйся, великий государь!
Набарзан ждал этого, посему раньше телохранителей (в сущности, он ведь и сам телохранитель) подлетел к дерзкому и приставил к его шее обнаженный акинак.
По рядам придворных пробежал ропот. Шахиншах нахмурился, однако жестом приказал хазарапатише убрать оружие и отпустить старика.
– Что случилось, почтенный Артабаз? Почему ты ведешь себя столь недостойно?
– Прости, великий государь! Я решился на подобную дерзость от отчаяния. Уже несколько месяцев я лишен радости видеть моего повелителя и говорить с ним! Зная, как ты был добр ко мне в прошлом, великий государь, я теряюсь в догадках о причинах твоей немилости.
– Встань, Артабаз.
Старик не шелохнулся.
– Поднимись! – повысил голос Кодоман.
Артабаз встал, однако все равно не поднимал глаз на шахиншаха, согнувшись в поклоне.
– Твой повелитель был занят приготовлением к войне, – холодно сказал Дарайавауш, – и потому ему не достало времени уделить тебе внимание. О чем же ты просишь в столь неподобающей форме?
– Государь, некоторое время назад мне стало известно об измене. Я был лишен возможности увидеться с тобой и коварный план врага претворился в жизнь. Желающий зла тебе, о великий, рассказал Антигону о том, что ты повелел моему зятю Мемнону оставить Ионию. Именно поэтому Одноглазый устроил нападение на Тарс. Он понял, что со спины ему больше ничто не угрожает!
– Почему ты не сообщил об этом хазарапатише? – грозно спросил шахиншах.
– Еще в Вавилоне я ежедневно являлся к нему, добиваясь приема, но хазарапатиша не удостоил меня этой честью. Всякий раз писцы отмечали мой визит, но и только.
Дарайавауш посмотрел на Набарзана.
– Это ложь, – процедил тот.
– Мои слова легко проверить, – сказал Артабаз, – если почтенный Набарзан развернет свитки с перечнем посетителей.
Лицо Набарзана стало еще темнее.
"Так ты, значит, ко мне на прием рвался, а не к шаху?! А я тобой пренебрег? Змея! Интересно, чью же измену ты раскрыл?"
Шахиншах некоторое время молчал, потом объявил:
– Я разберусь с этим делом позже. Сейчас не время и не место. Яваны уже захватили Тарс, твои слова, почтенный Артабаз, прозвучали слишком поздно.
– Позволь сказать еще слово, великий государь, – еще ниже согнулся старик.
– Говори.
– Я получил голубиной почтой письмо от моего сына. Фарнабаз пишет, что Мемнон при смерти и в любом случае не может выполнить твой приказ, великий государь. Однако мой сын увидел способ, как можно извлечь выгоду из гнусного предательства.