Тени сумерек

Белгарион Берен

— Никто из живущих не достоин таких слов, — Лютиэн развернулась к Берену всем телом, сев на колени. — Никем из нас не может быть оправдан и спасен мир, разве что только в одних глазах, полных любви… Но и тогда оправдываем не мы, а любовь… Но любовь — это еще не все, Берен. Ты — всего лишь человек и я всего лишь эльф; и хотя вместе мы больше чем один человек и один эльф, но мы не больше мира. Превозносить сверх меры любовь так же глупо, как сверх меры превозносить другие дары и добродетели: силу, искусство,

свободу или доблесть… Я могу сейчас лечь в твои объятия только потому что Финрод пролил за тебя свою кровь; но если бы ты мог выбирать, твоя жизнь вместе с этой любовью — или его — что бы ты выбрал?

— Ты же знаешь, — Берен закрыл глаза и откинул голову на мшистый ствол. — Я бы даже не колебался… Я из тех, кому принести жертву проще, чем принять ее… Потому что если ты приносишь свою жизнь — ты умираешь, и все… Даже если смерти предшествуют муки, сама смерть — только миг. Я топтался у самого порога и знаю, как он низок — один шаг, и ты на той стороне… А иначе… Я чувствую, что мне дано больше, чем я могу унести в одиночку.

— Ну так давай разделим это, — Лютиэн заглянула в его глаза.

— Нет, — он порывисто прижал ее голову к своей груди. — Никогда. Никогда больше из-за меня не погибнет тот, кого я люблю…

— Тогда ты будешь со своей ношей бродить по кругу, как вол, что вращает мельничный жернов, — Лютиэн высвободилась из его объятия, стряхнула с колен прилипшие травинки и пошла прочь.

Хуан поднял голову и посмотрел на Берена своими огромными золотыми глазами.

— Только не говори мне, о король собак, что я опять свалял дурака, — проворчал Берен.

Хуан встряхнулся, повернулся к человеку задом и потрусил вслед за Лютиэн.

Берен сидел какое-то время, потом вскочил и побежал в другую сторону — к вершине холма, свободной от деревьев.

Через триста шагов остановился и оперся о дерево — боль разрывала грудь.

— Рано, — услышал он голос справа. — Слишком рано…

— Леди… Артанис… — Берен преклонил колено, и тут же подумал о том, какие жуткие рожи он продолжает корчить. — Прошу… прощения…

— Не за что, — Галадриэль села на траву, приглашая его сесть рядом. — Я пришла справиться о твоем здоровье.

— Ты сама видишь, aranel, — смертный развел руками. — Но как только я окрепну достаточно, чтобы взбежать на этот холм, я перестану злоупотреблять твоим гостеприимством…

В своем гневе она особенно походила на Финрода — точно так же чуть сжимались губы, и крылья бровей сдвигались, бросая тень на светлое лицо. В простом белом платье, одетом как знак скорби по брату, Галадриэль сделалась как ледяная вершина, суровая и неприступная. Ни слова она не сказала, но ее взгляд заставил Берена снова подняться и склониться перед ней.

— Прости, Высокая.

— Будем считать оскорбление невольным, — улыбнулась Галадриэль,

сменив гнев на милость. — Хотя право же, мне неприятно было услышать это.

— Я сегодня дурак.

Она снова улыбнулась — еле заметно, одними уголками губ.

— Я хотела спросить о твоем здоровье вот почему. На северных окраинах моих владений объявились волки. Похоже, те самые, что сбежали из сауроновой псарни и разбрелись по всему свету. Мужчины готовят облаву. Я вижу, ты не можешь скакать с загонщиками — но слышала, ты неплохо стреляешь и не боишься встретить зверя на копье.

— О, длинный нолдорский язык, — проворчал Берен, обнаружив вдруг, что скучает по Айренару, накануне покинувшему Феннен вместе с остальными спасенными с Тол-и-Нгаурхот. Они уехали на юг, в тайное место, известное как Бар-эн-Бейрдд, Дом Бардов, где эльфийские чародеи исцеляли раны душ и тел. Айренар чем-то был ему сродни — то ли склонностью к мрачноватым шуткам, то ли тайными ранами и сомнениями, рассекающими душу надвое. С ним можно было бы сейчас переброситься словечком-другим, а можно было бы вообще не говорить — и все понять…

Нимрос отправился туда за ним с разрешения эльфов и Берена, ибо хотел узнать, как они лечат раны, наносимые Морготом душе воплощенного. Берен спросил у Эленхильд — можно ли и ему поискать исцеления в этих покоях. Женщина-бард, улыбаясь, ответила, что с ним здесь остается лучший лекарь, какого можно найти по эту сторону моря.

Это была правда, и Берен никак не смог бы объяснить этой нолдэ, почему ему нужно покинуть Феннен. Большей частью оттого, что сам себе не мог этого объяснить.

Леди Галадриэль терпеливо ждала его ответа.

— Конечно, я пойду, — сказал Берен. — Не все же мне сидеть у ног Тинувиэль, наподобие Хуана, отличаясь от него лишь тем, что я могу расплетать пряжу, а он — нет.

— Тогда завтра утром, — Галадриэль поднялась, — Мы ждем тебя конного.

Она обернулась, чтобы уйти, но Берен окликнул ее:

— Aranel!

— Да? — остановилась она.

— Высокая… — Берен опустил голову. — Не хочу снова задеть тебя, но… Не тяжело ли тебе видеть меня и говорить со мной? Вот что я хотел сказать, невольно оскорбив твое гостеприимство.

— Порой тяжело, — кивнула Галадриэль. — Но чаще мне приятно тебя видеть и говорить с тобой. Поначалу я позвала тебя в гости ради памяти брата, ради Лютиэн и ради милосердия. Но теперь ты просто нравишься мне, сын Барахира. И даже если при виде тебя память о брате пронзает мое сердце — ты же и успокаиваешь эту боль. И в смерти Финрода я тебя не виню, — прибавила Галадриэль. — Многие винят, но это лишь потому, что они не знали Инглора. Он искал нездешнего. Остановить его было не проще, чем поймать рукой стрелу в полете — так сказал Ородрет.