Тени в темных углах. 3ачарованное озеро
Шрифт:
– Верю, папаня, – ответил Тарик.
Искренне это сказал, вспомнив то, что наблюдал ночью, – никак не похоже, чтобы Дастер и Делла друг другу прискучили, счастливчики…
– Так что готовься вскорости в дорогу, – сказал папаня. – Рад?
– Еще как, – сказал Тарик.
Вот на сей раз он откровенно кривил душой – белый свет сошелся на Тами, и он поймал себя на том, что начисто забыл даже имечко этой егозы из Кудрявой Межи. Однако папаня, похоже, ничего не заметил, сказал удовлетворенно:
– Вот и готовься к дороге. Подарочек ей какой-нибудь прихвати, что-нибудь такое городское, чего в деревне нет. Поел? Ступай в огород, тебе сегодня две бочки накрутить. Я-то
– А больше сегодня ничего не надо по дому, папаня? – спросил Тарик уже от двери.
– Ничегошеньки. Так что можешь до темноты шлындать. – Он лукаво подмигнул: – А то и по темноте. Мать говорила, ты на новую, на гаральяночку, глаз положил?
– Да ну, так уж и положил… – сказал Тарик. – Еще незнамо, будет ли она со мной дружить или прислонится к другому… Ничего еще не решено…
– Ну, авось ты и в этом везучий, в меня… – Отец снова подмигнул, но продолжал серьезно: – Только посматривай. Девчонку я не видел, а дядю ее видел: когда шел в лавку, он как раз со двора выезжал верхом. Мужик, сразу видно, хваткий и решительный, как все гаральянские егеря. Навидался я их. Это наш, уличный, в случае чего тебе просто по шее накостыляет, а гаральянец очень даже свободно может и уши отрезать или еще что-нибудь… Горячий народ, по своим ухваткам живет, а они не всегда с нашими и совпадают, посуровее будут… Учти.
– Непременно учту, – пообещал Тарик, и в самом деле склонный отнестись к предостережениям папани серьезно: кому неизвестно, что гаральянцы – народ вспыльчивый и своеобразный, со своими ухватками. Однако искренности ради нужно сказать, что он, если у Байли кончится впустую, отступать не собирался. Дело не только в том, что Тами красивущая: приятно возбуждало ощущение неясной опасности – ничего похожего на прежнее, тут совсем другое – ухаживать за девчонкой, чей дядя может запросто гоняться за тобой с кинжалом за что-нибудь совершенно безобидное по городским меркам. Очень может быть, что книжки не врут, когда пишут, что ценнее и приманчивее всего та девушка, из-за которой нос к носу приходится сталкиваться со всевозможными опасностями…
В огород он пошел босиком, как всегда, а там и рубаху скинул, повесил на калитку – жарковато было, а впереди – колодец и два раза по сорок ведер, упаришься. Небо чистое, безоблачное, и, как всегда бывает утром, все цвета особенно чистые и яркие, словно мир только что сотворен Создателем и еще не успел переполниться людскими грехами, даже чуточку потускнеть. И тишина вокруг несказанная, покойная. Такое вот летнее утро – смело можно сказать, самое любимое Тариком время года. Яркие цвета, покой, безмятежность разлита вокруг…
Вот только о покое и безмятежности пока что придется забыть напрочь – после того, что случилось этой ночью… Дом бабки Тамаж казался пустым и безжизненным. Если бы старуха не появилась утром по ту сторону забора, Тарик поручился бы, что там давно никто не живет. Отсюда видно: за несколько дней огород пришел в совершеннейший упадок. 3елень не завяла, но ботва морквы поникла, а широкие листья земляных яблок [2] самую чуточку свернулись по краям – сразу видно, их не поливали и не намерены заниматься этим впредь, иначе давно либо сама бабка, либо ее загадочная служанка (а есть ли она вообще?) давно захлопотали бы у колодца. Орешник зеленеет как ни в чем не бывало – он поливки не требует, – но об этих орехах, теперь ясно, следует забыть. Вряд ли тебя станет потчевать орехами старуха, которой ты отрубил ухо…
2
Земляные
Вздохнув, Тарик зашел в огород и, как всегда, задержался у калитки, не без приятности разглядывая свои владения. С тех пор как старший брат ушел в солдаты, заботы об огороде лежали исключительно на нем (Нури далеко не во всем помогала). Так что он, как любой мальчишка Зеленой Околицы, прекрасно понимал ту гордость, с которой землероб обозревает свое хорошо возделанное поле…
Справа налево, громко топая, прокатился немаленький колючий комок – ежик Иголыч, ночное создание, возвращался домой после ночных трудов в огороде. На Тарика он, как обычно, не обратил ни малейшего внимания: независим был. Проворно скрылся в немаленькой норке, черневшей меж корнями трухлявого пня – дерево это срубили, когда засохло, еще до рождения Тарика, а теперь там устроился Иголыч. Пришел из дальнего леса шесть лет назад и, как быстро выяснилось, обосновался на постоянное жительство, отчего выходила одна польза: ночью он ловил жуков и гусениц, от которых огороду один вред, зеленых ящерок-плодожорок и даже оплошавших мышей – за что ему каждое утро ставили к норе плошечку с молоком. Многие Тарику завидовали: ежик – создание независимое и вольное, если сам не придет и не поселится, взаперти его держать бессмысленно, это не крол и не домашняя птица…
Кусты земляных яблок, прихваченные тряпочками на кольях, стояли ровными рядами, как солдаты на параде; все яблоки, конечно, еще зеленые, но число их было велико, так что осень ожидается урожайная. Зеленели перья лука, наливающиеся верхушки редисок виднелись над землей. Тарик задержался у грядки с морквой, приглядываясь. Высмотрел подходящую и легко выдернул, словно гвоздь из чашки с киселем. Желтая морква не набрала еще длины и толщины, но вполне годилась, и Тарик ее в два счета схрумкал, наспех обтерев от земли подолом темной огородной рубахи. Ни с чем не сравнится сладкая и сочная морква, только что выдернутая с грядки, – это вам любой скажет, кто имел дело с огородом.
Аккуратным рядочком стояли тугие капустные кочаны, не доросшие еще до должного размера. Такими же солдатскими шеренгами зеленели кусты земляного хруста, давно в свой срок прополотые и окученные, так что оставалось через месяц выкопать. Вольготно протянулись огуречные плети, и Тарик заглянул в несколько желтых цветков. Там все обстояло, как надлежит: в одних чашечках появились желтые столбики, из которых вскоре получится огуречная завязь, другие оставались пустыми, и хорошо, что их было гораздо меньше. Ну что ж, пусть себе отцветают, с ними никогда не возятся…
Подсолнухи, как им и полагалось, повернули к утреннему солнышку широкие головки, окаймленные желтыми листьями. Полдюжины тыкв приготовились дорасти до приличной величины – значит, будет немало семечек (в отличие от старшего брата, саму тыквенную мякоть Тарик не особенно любил, так что в детстве главным наказанием для него служил не папанин ремень, а большая миска тыквенной каши, которую надлежало съесть до последней ложки). Вот только ореховый куст сиротливо возвышался один-единственный, но тут уж ничего не поделаешь: не приживаются каждый год черенки, хоть ты тресни. Может, и есть какие-то подручные заклинания, допускаемые Создателем, но их держат в тайне и огородники, и землеробы – а ведь должны быть, известно же, что святой Ниато благословил почти не плодоносившую яблоню, и с тех пор у нее цветки ломились. С другой стороны, это был святой, а какая у нас, грешных, святость…