Тени «Желтого доминиона»
Шрифт:
Старый Мерген-ага, прозванный так за верный глаз и сильные руки, сызмальства жил в глухом урочище Ярмамед, к которому с одной стороны подступали песчаные гряды Каракумов, с другой – ровное, как гигантский палас, плато Устюрт. Здесь женился и овдовел. Жена, рожая вторую дочь, умерла, а маленькая Акча выжила – выходила ее старшая дочь Набат. Теперь та, некогда беспомощная, писклявая малышка, как две капли воды похожая на покойную мать, выросла в первую красавицу кочевого аула. А годы идут, катятся, как арба под уклон, и Акча уже девушка на выданье…
Мерген-ага, стыдясь самого себя, мысленно перебирал
16
Кумли – человек песков.
Правда, колодцами владел Атда-бай, а Мерген-ага поил из них свою отару только благодаря байской милости. Поил задарма, а со всех скотоводов округи хромец драл три шкуры. Как-никак Мерген-ага все же доводится Атда-баю дальним родичем по матери. К тому же недавно они еще больше породнились. Набат, старшая дочь старого охотника, стала четвертой женой бая. Это, пожалуй, крепче всего привязывало старого Мергена к Ярмамеду. Да и куда ему, на седьмом десятке, от родной дочери уезжать? У Мерген-аги не было ни сыновей, ни братьев, а родителей он вовсе не помнит. Вот и пестовал старик своих дочерей, заменивших ему и наследников, и братьев. А хромому шайтану век бы, как своих лопаток, не видать Набат! Разве ей, пригожей и молодой, такой муж нужен? Да забили старому Мергену голову всякими байками: умыкнет девку любой лихой проезжий, натешится вдоволь и продаст проходящим в Иран караванам. Такого позора он не вынес бы. Лучше уж в жены Атда-баю. Может, стерпится-слюбится… Не беда, что она у него четвертая. У пророка Мухаммеда, говорят, было столько жен, что не счесть, а четвертая – самая любимая… Атда-бай отнюдь не пророк, а какой ни есть зять, прижимистый, привередливый, но все же не чужой… Утешался Мерген-ага, сам зная, что обманывал себя, но на что-то надеялся, чего-то ждал.
Старый Мерген тяжко вздохнул своим мыслям, погоняя к урочищу отару, которую сам выпасал, сам поил, стриг по весне, когда и дочери помогали – никогда в жизни не нанимал батраков.
Вот и Ярмамед… Мерген-ага по привычке насчитал издали три десятка юрт и восемнадцать землянок. Все на месте – никто не приехал, никто и не съехал.
Кочевье жило трудовой, размеренной жизнью. Ранней весной кочевники стригли на пастбищах овец, свозили сюда шерсть. К лету, когда на дальних выпасах выгорала трава, а в колодцах вода становилась горше или вовсе исчезала, к урочищу съезжались скотоводы, ставили юрты, ремонтировали колодцы и старые кепбе – камышовые мазанки, рыли землянки, сооружали из саксаула и гребенщика загоны, лепили из глины, замешанной на соломе, тандыры.
К концу лета в урочище, как всегда, громоздились стога верблюжьей колючки. И если зима выдавалась мягкая, дождливая, то колючку палили в тандырах, выпекая хлеб. Если же зима оборачивалась морозной, сухой и суровой, то вчерашнюю топку берегли пуще глаз – она шла на корм неприхотливым каракульским овцам и всеядным верблюдам. Летом же чабаны перегоняли отары на просторы Устюрта, где трава держалась подольше и кустарников было погуще, – было чем скотину до зимы продержать. А когда наступала осень, выпадали теплые дожди и на желтых барханах проступала зелень, кочевники снова
Солнце огромным медным тазом скатилось к горизонту и пока еще краешком лизало дальние барханы. Скоро оно скроется за краем земли, но еще будет светло и скотоводы успеют до темноты управиться со своими сегодняшними делами.
Над полукружьем юрт взвивались серые струйки дыма – это женщины готовили ужин. Иные садились за ручную мельницу-дегирмен – круглые, грубо отесанные каменные жернова, – мололи муку, чтобы замесить, поставить тесто на ночь, а на зорьке развести в тандырах огонь для чуреков. Мужчины тем временем поили овец – большая бадья из бычьей сыромятины, шурша по стенкам колодца, выложенным прочным созеном – пустынной березкой, опускалась вниз и затем вытягивалась на поверхность специально обученным для этого верблюдом. Только поспевай хватать за волосяные веревки и выливать воду из бадьи в большие деревянные корыта, у которых грудились овцы, жадно втягивавшие в себя холодную колодезную воду.
Мерген-ага, присвистывая овцам, не заметил, как рядом, у другого конца наполненного до краев водой корыта, появилась колченогая фигура Атда-бая, опиравшегося о свою неизменную самшитовую трость. Вот уже второй год, как Атда-бай, сбежавший из Конгура, обосновался в урочище, и мало кто знал о его новом местонахождении. Хитрый хромец, чтобы сбить розыски со следа, распустил слух, будто со своими шестью взрослыми сыновьями, родившимися от разных жен, бежал за кордон.
Сюда, на север Каракумов, в глухое кочевье, которого еще не коснулась советизация, потянулись и другие баи, крупные феодалы, так же, как и Атда-бай, скрывавшиеся от раскулачивания, сумевшие утаить в песках крупные стада каракульских овец, верблюдов, табуны коней. Сюда же пролегли и дороги басмаческих банд – здесь их привечали, щедро снабжали провиантом, фуражом, оружием.
– Что, тесть, не заходишь? – заговорил первым Атда-бай. – Аль калымом недоволен? Иль дочку, думаешь, чем обижаю?
– Ничего худого о тебе, Атда-бай, не думаю, – Мерген-ага вылил из бадьи воду. – У туркмен отцу не принято к замужней дочери в дом ходить. Вот и блюду дедовский обычай…
Атда-бай смущенно крякнул, посмотрел по сторонам: чабаны занимались своим делом и вряд ли что слышали из-за блеянья овец. Мерген-ага понял: бай что-то хочет сказать, но не знает пока, с чего приступить.
К колодцу подошел старший сын Атда-бая и что-то зашептал отцу на ухо. Мерген-ага, увидев повязку на голове байского сына, простодушно спросил:
– Ты чего это голову повязал?
– А-а… Это самое, – не сразу нашелся тот, – верблюд вчера лягнул… Упал головой на кол.
Следом за старшим байским сыном появился другой, тоже с перевязанной головой. Явно чем-то озабоченный, он отозвал отца в сторону и что-то горячо заговорил.
– Ты тоже головой о кол угодил? – заметил Мерген-ага.
Атда-бай, поморщившись, словно хлебнул прокисшего чала – верблюжьего сквашенного молока, озираясь по сторонам, прошептал:
– Приходи поздно вечером… Не забудь! Я буду ждать, – и заковылял вслед за сыновьями.
Подходя к байской юрте, Мерген-ага припоминал подробности встречи у колодца – заговорщицкое шептание Атда-бая и его сыновей, потемневшие от крови повязки на их головах и, наконец, это приглашение в столь поздний час.
Хозяин дома ждал Мергена – щедро накрыл дастархан, выставив плов из отменного хивинского риса, большие пиалы с катыком – кислым молоком, агараном – сливками из верблюжьего молока. Тут же горка пышных чуреков, испеченных из белой пшеничной муки, в деревянных блюдах плавали в бараньем жиру аппетитно прожаренные кусочки мяса.