Теодор и Бланш
Шрифт:
— Только к девушке?
— Только к девушке.
— Так чего ж ты говоришь, что это легенда? Как ты можешь знать? Ты же не девушка. И если он только один… то естественно, что его мало кто видел! А он не умер?
— Это волшебный зверь. Ох, какой же ты ребенок, Бланш! Единорог — сказка!
— Ну и смейся! Только он — правда… Но я вовсе не хочу ссориться с тобой из-за этого. Тем более что у тебя такая вкусная куропатка…
Девушка кинула в рот последний кусочек и проглотила.
— Да и я не хочу ссориться с тобой, Бланш, — смеясь, ответил молодой
— Тед, я не понимаю, как ты можешь не верить в чудеса после всего, что с нами происходило! Кстати, большей частью — именно с тобой.
Юноша пожал плечами.
— Я верю в магию, вампиров и колдуний. Во все, связанное с ними… Потому что я с этим сталкивался. Но единорога я не встречал.
— Ты же не можешь. Ты — мужчина.
Юноша немного смущенно улыбнулся.
— Мне приятно это слышать от тебя. Ну что ж, возможно, ты его и встретишь однажды!
Бланш потупилась и, красная, как пион, покачала головой.
— Я… У меня есть дурные помыслы.
— Какие же это? — смешливо фыркнул Теодор.
Она медленно встала и подошла к нему вплотную.
Вокруг сторожко дремал осенний ночной лес, неистово рокотал костер — и земля, очищенная от дерна, так нагрелась, что ее тепло чувствовалось даже через обувь. А может, это просто самой девушке было жарко от внутреннего огня?..
Глаза в глаза!
— Теодор, мы все время делаем вид, что между нами не осталось никаких вопросов. Знаешь, я скажу тебе, что все это время я чувствовала себя виноватой перед тобой. Да! Я оттолкнула тебя, я убежала, словно воровка — хотя однажды, за месяц до ухода Маршбанкс, пообещала, что никогда не брошу тебя.
— О, Бланш…
— Не перебивай! — взволнованно вскрикнула девушка, хватая его за руки. — Я поступила глупо, я обидела тебя — тебя! — того, кто лучше всех на свете ко мне относился…
— Но я не обиделся, Бланш!
— Но, Тед, ты страдал… — просто ответила она. — Я предала тебя, поступив так. И, что хуже всего, я предала себя. Я лишила счастья нас обоих… Тогда я только начинала понимать… понимать, что… ну да, что я люблю тебя, но…
— Бланш! — Тед не мог сдержать радости. Глаза его засияли.
— О, Тед, я прошу тебя! Но я убежала, надеясь, что мои чувства исчезнут… Зачем я так сделала? Почему оскорбила тебя сомнениями в прочности твоих чувств? Ах, с какой стороны ни зайди, я поступила жестоко по отношению к нам обоим, жестоко и глупо. Я ударила тебя, когда ты меня поцеловал — и жалела об этом, жалела, потому что во время поцелуя мне было хорошо, мне хотелось ответить… Я испугалась своей любви к тебе, я хотела показать, что я не такая, как твои прежние подруги — и потому дала тебе пощечину. И потому же убежала… Но, наверное, я ничем от них не отличаюсь, ведь я ничего не могу с собой поделать! Я люблю тебя, Тед.
«И хочу, чтобы ты меня поцеловал», — мысленно добавила она, не решившись сказать вслух.
«Нет, я никогда не жалел, что прикоснулся к твоим губам, — про себя отвечал юноша. — Потому что такого блаженства я не испытывал никогда
Он стоял бледный, растерянный, широко раскрытыми глазами глядя в ее глаза, и боялся произнести хоть слово. Ее очи начали заволакивать слезы.
— Что же ты молчишь?.. — еле смогла прошептать она.
— Я… Я боюсь что-нибудь сделать не так. И… и оттолкнуть тебя. Потому что ты правда другая…
Бланш улыбнулась сквозь слезы.
— Ну, поцелуй же меня… — она хотела сказать это так, словно поддразнивала, но получилось как-то смущенно и просительно. Не выдержав, девушка потупилась.
Никогда еще Тед не чувствовал себя настолько растерянным и неловким, как сейчас, неуклюже переминаясь с ноги на ногу перед любимой девушкой. Он казался неопытным мальчишкой, а вовсе не сердцеедом, на счету которого было немало любовных побед.
— Теодор…
Юноша решительно отбросил все колебания. Он обнял Бланш — ее гибкое тело, плотно прильнувшее к нему, губы нашли ее губы — и теплая волна счастья, как оглушительный морской прилив, захлестнула их обоих, закружила — и унесла в океан блаженства и страсти. Все страхи, все сомнения, вся робость — все рассеялось, как дым. Объятья Теодора становились все властнее, увереннее, поцелуи — неистовей. Щеки Бланш пылали от возбуждения, от ощущения его крепких рук на ее теле: одной на спине, второй на затылке — и его сильных пальцев, запутавшихся в ее волосах… Эти руки удерживали ее так близко-близко, что девушка чувствовала все его тело даже через одежду — и знала, что он так же чувствует ее.
Кровь гулко стучала в висках, перед глазами то темнело, то начинали сиять миллиарды лучистых звезд, ноги подкашивались. Всем существом ее овладевал неистовый жар — и она отвечала на поцелуи с удвоенным пылом — так, как мечтала весь этот нескончаемый год. А когда юноша начал целовать ей шею и плечи, приспустив платье — тогда Бланш, крепче обхватив любимого, сама мягко утянула его вниз, на землю — а Теодору больше не требовалось никаких пояснений…
Как вихрь, как сон, как сказочная мечта — для обоих это вечное чудо любви было открытием. Не стало ни Теодора, ни Бланш — просто соединились две половинки едино мыслящего, едино чувствующего, цельного организма, разорвать единение которых значило принести смерть… В эти мгновения накрепко, как в горниле, сплавились в одно целое их души.
А после, лежа в объятьях друг друга на плаще Бланш и укрытые запасным, из ее вещей, они слушали гул костра, тишину леса, чуткое фырканье лошади… Смотрели на звезды и на искры огня… Пока не уснули.
Девушка проснулась первой, когда Тед еще спал. Над землей плыл тяжелый осенний туман, костер почти потух. Она встала. Ежась, залезла в отсыревшее платье и подбросила веток в огонь. Пламя, словно нехотя, вновь начало разгораться, зато повалил удушливый дым. Бланш закашлялась и поспешно юркнула обратно под плащ к Теодору. Тут было много уютнее, можно было прижаться к его теплому телу, наматывать на пальцы его локоны… И любоваться.