Теоретик
Шрифт:
– Не жадный, а запасливый! И старался сразу для всех. Вот, посмотрите какие специи, - и Гриша продемонстрировал целый набор самых разных пряностей.
– Абхазские! Такие блюда с ними можно приготовить!
Некоторые время мы занимались тем, что перекладывали из рюкзака в рюкзак то, что успели награбить. Меньше всего трофеев оказалось у меня и у Грека. Грек практически все время провел у окна. Ну а самому мне казалось неудобным хватать все подряд и запихивать в рюкзак. Вероятно, не проникся еще реалиями местного бытия. К тому же толком не понимал: какие из вещей будут иметь истинную ценность, а какие придется выкинуть?
Грек
– Хозяин кухни точно алкоголиком не был, - глядя на них, заявил Янис.
– Ну как сказать...
– не согласился с ним Гудрон.
– Смотри сколько всего!
– Как хочешь, так и говори. Знаешь, первый признак алкоголизма?
– Ну и какой?
– У алкоголика запасы спиртного в доме никогда не держатся, все сразу же в дело идет. Но сейчас не тот случай, - Янис взял в руки одну из бутылок, чтобы прочесть этикетку.
– "Сливова ракия". А градус-то ничего, подходящий!
– Поторапливаемся!
– напомнил о себе Грек.
– Вы еще дегустацию устройте.
По всему было понятно, что дегустации не избежать. Не сейчас, разумеется, но в самом ближайшем будущем. Настоять на том, чтобы все это выкинуть, думаю, даже у Грека авторитета не хватит. Я и сам был не прочь отведать из бутылки с длинным горлышком. Ни разу граппу не пробовал.
– Грек, так нам что, все это выкинуть?
– с тревогой спросил Сноуден.
Вероятно, я все-таки ошибался насчет того, что Греку не хватит авторитета.
– Не надо. К вечеру мы должны достичь одного местечка. Убежище надежное, там и выкинете. Как посчитаете нужным: такими, как они сейчас, или уже пустыми.
– И все-таки самый надежный способ сплотить коллектив - это общая пьянка, - разглагольствовал Гриша.
– Испокон века так было. Казалось бы, работают в коллективе разные люди, иной раз волком друг на друга смотрят. Но стоит устроить им какой-нибудь там корпоратив, и людей как будто подменили!
Мы уже успели попробовать все разнообразие. И потому язык у Гришы слегка заплетался. К слову, граппа мне не понравилась. В отличие от кальвадоса, который я тоже попробовал впервые. Нет, возможностей попробовать и то, и другое, и третье в прежней жизни было хоть отбавляй. Желания не возникало. В этом мире все было иначе, уж не знаю почему. Мне даже объяснение пришлось себе придумать: мол, это же земного происхождения, куда я так страстно хочу вернуться.
Слава хмыкнул, что от внимания Сноудена не ускользнуло.
– Что, академик, не согласен со мной?
– Да нет, отчего же. Согласен полностью.
– А чего тогда хмыкаешь?
– Просто, в отличие от тебя, полностью представляю себе весь механизм.
– И в чем же он заключается, твой механизм?
– Есть такой очень сложный по своему строению гормон, окситоцин. Вообще-то он дает команду "старт!" при родах, когда плод созрел. А еще его называют гормоном любви, хотя и не совсем верно. Но именно благодаря ему, мы испытывает привязанность к своим родственникам. Матери к своему дитя, дитя к матери, брат к брату и так далее. Так вот, во время
– Это вам не хухры-мухры! Это наука!
– тут же откликнулся Гудрон.
– А вот скажи мне, Проф...
Слава едва заметно напрягся. Потому что когда Гудрон начинает говорить таким тоном, обязательно жди от него колкостей, на это даже я сумел обратить внимание.
– Что именно тебе сказать?
– Ну вот выучился бы ты на кого там учился - специалиста по человеческим мозгам, и предложи тебе работу за границей, точно бы ведь туда уехал!
– Если бы условия были подходящие, так почему бы и нет?
– А как же родина?
– А причем здесь родина? Родина у меня одна и при необходимости я жизнь за нее отдам. Но мы ведь о работе говорим.
– Так и работа работе рознь. Одно дело, если ты зубным врачом или сантехником заграницу работать едешь, и совсем другое, когда ты - ученый!
– Почему это "совсем другое"?
– Да потому что, к примеру, сделал ты какое-нибудь открытие, и все - твоей родине оно не принадлежит. Теперь оно той страны, которая тебе бабки платит. И получается, что родину ты предал.
– Ты это серьезно?
– Вполне.
Его слова Славу задели.
– Рассуждаешь, как...
– вероятно, он хотел сказать что-то грубое, но сдержался.
– Наука выше всяких там границ, политических партий и прочих условностей. Знаешь, как сказал Чехов?
– Это Антон Павлович который?
– Как будто среди знакомых Гудрона было множество Чеховых. И теперь ему необходимо выяснить: кому из них слова принадлежат.
– Именно. Так вот, он сказал, что национальной науки нет, как нет национальной таблицы умножения; что же национально, то уже не наука. И ведь он прав! Не перебивай, - резким движением руки он заставил захлопнуться уже открывшийся рот Гудрона.
– Но начну я издалека. Эволюционно мы еще очень молоды. И в связи с этим человеческий организм весьма и весьма не совершенен. Это не крокодил и не акула, с их миллионами лет существования. И потому после сорока со здоровьем у нас возникают проблемы. После пятидесяти - большие проблемы. Эволюция как бы сказала: я создала вполне жизнеспособный организм, но гарантию даю лет на сорок. Плодитесь и размножайтесь, а заодно совершенствуйтесь как организм. Но нам некогда совершенствоваться, мы хотим жить долго сейчас. Так вот, изобретение одного только пенициллина увеличило среднюю продолжительность жизни минимум на четверть века. Факт, вероятно, даже тебе известный.
– Ну, слышал я что-то такое, - не стал отказываться Борис.
– А открыл пенициллин Александр Флеминг. В день его смерти практически все страны мира приспустили государственные флаги, настолько велик вклад Флеминга в человечество. Но я не об этом.
– А о чем же тогда?
– О том, что сам он горячо настаивал, чтобы технологию производства пенициллина все получили бесплатно. И знаешь, что получилось?
– Что?
– То, что во время Второй Мировой мы покупали пенициллин у наших союзников за золото! Потому что они не пожелали поделиться секретом его изготовления. Люди миллионами гибли, спасая мир от коричневой чумы, а они за золото! Пока, наконец, отечественные ученые не сумели создать собственную технологию. Разве этого хотел Флеминг?!