Теория исторического познания. Избранные произведения

Медушевская Ольга

Социология как наука, ориентированная на изучение, прежде всего, современного общества, располагает большими возможностями для такого подхода. Она вполне может включать в сферу своего наблюдения явления, происходящие здесь и теперь – в присутствии исследователя, и даже создавать ситуации, благоприятные для такого наблюдения. Это определяет особый интерес социолога к изучению социальных явлений и взаимодействий с помощью интервью, анкетирования, опросов и тому подобных методов и к возможностям технической фиксации процессов общения (устная история). Социальный индивид, который формируется и действует в условиях межиндивидуальных взаимодействий, оказывается в центре внимания. Феномен интеракционизма – межиндивидуального взаимодействия, общения, передачи сообщения – с начала XX в. анализируется в категориях социологии, психологии, информационных наук. Одна из интересных попыток анализа интеракционизма принадлежит П. А. Сорокину. Он определяет социологию как науку, которая изучает явления взаимодействия индивидов друг с другом, с одной стороны, и явления, возникающие из процесса взаимодействия, – с другой [68] . В свою очередь, взаимодействия людей отражаются и реализуются в их поведении, находя выражение во внешних проявлениях, «доступных наблюдению и констатированию», что для Сорокина, строившего свою концепцию социологии как строгой науки, принципиально важно. Он стремится «свести до минимума» психологическую интерпретацию процесса общения, понимая всю ее сложность, и сосредоточиться на изучении «внешних, доступных наблюдению

фактов и процессов». Сорокин ориентирован на использование возможности естественно-научной трактовки явлений общения. «Явление взаимодействия состоит из трех элементов, – пишет он, – индивидов, их актов (актов взаимодействия) и проводников». Его особенно занимает феномен проводников, с помощью которых осуществляется взаимодействие, – ввиду их реальности, объективированности и, следовательно, возможности наблюдения за ними. Проводники для передачи сообщения он классифицирует (хотя и не вполне логически последовательно). Среди них он различает звуковые, световые, механические, тепловые, электрические, вещественные, знаковые (гербы, татуировка) и, наконец, письменные. Как контактные звенья цепи проводников у него выступают и люди.

68

Сорокин П. А. Система социологии. Социальная аналитика. Пг., 1920. Т. 1. С. 2. См. также: Сорокин П. А. Система социологии: В 2 т. М., 1993. Т. 1. С. 57.

Попытка Сорокина представить в одном функциональном ряду явления («проводники»), имеющие различную природу, – физические, биологические, психологические и социальные – подчеркивает многоаспектность феномена взаимодействия, которое отнюдь не сводится к сумме его элементов. При выделении одного из них в качестве главного возникает опасность упрощенной трактовки данного феномена. Именно по этой причине многие оппоненты Сорокина указывали ему на излишнюю увлеченность поведенческими теориями в духе бихевиоризма. Об этом говорили историк Н. И. Кареев, философ И. И. Лапшин, социолог К. М. Тахтарев [69] .

69

См.: Сорокин П. А. Дальняя дорога. М., 1992. С. 248–253. (Диспут профессора Сорокина 1922 г.).

Феномен поведенческих реакций на стимулы внешней среды действительно невозможно интерпретировать в рамках только естественно-научного, равно как и только гуманитарного подхода. Однако на том этапе, когда науки о природе и науки о культуре акцентировали внимание на своих различиях, а не на фундаментальной общности, данный феномен получал в альтернативных парадигмах неадекватную одностороннюю трактовку. В условиях данной гносеологической альтернативы сформировалось одно из важнейших новых направлений знания – наука об управлении и передаче информации [70] . Не случайно возникли и столь значительные трудности в понимании природы основных для данного направления понятий (прежде всего понятия об информации).

70

См.: Винер Н. Кибернетика и общество. М., 1958.

Гуманитарные науки получили в XX в. огромный приток новых социальных, этнологических, антропологических данных, в первую очередь при изучении форм первобытного мышления и коммуникации, психоанализа. Мощным фактором развития общественных наук стало осознание роли масс в истории и политике. Внимание гуманитарных наук заметно концентрируется на изучении типологии социальных явлений, поведения и социальной психологии классов, сословий, групп и их лидеров. На абстрактно-теоретическом уровне моделируется способ формирования социокультурного типа – гипотетического индивида, его поведения, а также форм и методов его изучения. Выявляются все новые перспективы познания феномена индивида, социальных организаций и структур, факторов экономического, политического, идеологического влияния на поведение сообществ. Активизируется исследование феномена общения в нескольких направлениях. Одна из групп проблем и соответственно методов исследования связывается с интерпретацией феномена общения. Символический интеракционизм – как направление – главное внимание уделяет символическому содержанию взаимодействий: на вербальном и невербальном уровнях, на уровне понимания, расшифровки смыслов, соотнесения способов мышления и картин мира участников общения. Другая группа проблем обусловлена изучением картины мира индивида, его опыта. В интеракциональном мире, – считал известный философ и социолог А. Шюц, – а мир именно таков, представления индивидов изначально интерсоциализированы: в представлениях индивидов и их общении имеет место ряд факторов, формирующих различия структуры социального мира каждого из индивидов, способы типизации в конструктах повседневного мышления (я-мы-вы-они). В общении существуют различие и соотнесенность перспектив (то, что означает объект для одного индивида, не всегда то же самое в представлении другого; относительная адекватность системы релевантностей – совпадающие представления об объекте); различие способов обращения с вещами и людьми, привычек и нравов; социализированность распределения знаний, поскольку объем знаний индивидов различен. Соответственно, различны язык общения, имена, события. С помощью данного подхода становится очевидна необычайная сложность структуры повседневного мышления и неоднозначность ее интерпретаций.

Для новейшего времени, когда состояние массового сознания, общественных настроений и векторов их изменения стало играть решающую роль в развитии социальных конфликтов эпохи, вполне объясним интерес гуманитариев к проблеме повседневного мышления, к типизации, моделированию типов индивидов и моделей социального действия, стереотипов сознания и подсознания, которые разрабатываются социологами, а также этнологами, историками, экономистами, политологами, исследователями социальной и исторической психологии, ментальности, структур мышления. Это направление в социологии, берущее начало в трудах Ч. Кули и Д. Мида, нашло свое продолжение в теории социального действия Т. Парсонса. Следует подчеркнуть, что данное направление оставляет в стороне важную, а в категориях разрабатываемой в методологии источниковедения концепции фундаментальную черту человеческой личности – ее способность к творчеству и созданию произведения. Исследователи структур повседневного мышления, конечно, не могут абстрагироваться от вещественных реалий мира, действительности, но они рассматривают их как бы извне – не со стороны их создания, а со стороны их восприятия индивидом. Индивид формируется, существуя «в мире объектов с определенными качествами» [71] . Вполне верно Шюц отмечает, что «объекты культуры – инструменты, символы, языковые системы, произведения искусства, социальные институты и т. п. – самим смыслом своим указывают на деятельность человеческих субъектов… Я не могу, – продолжает ученый, – понять объект культуры, не соотнося его с деятельностью, благодаря которой он возник». Шюц даже считает, что такой подход – основа постулата субъективной интерпретации в социальных науках: приходится выяснять, если рассматривается инструмент, «для чего он создан», а если рассматривается знак, символ, институт – «что он означает». Но в представляемой Шюцем концепции повседневного мышления вещи исследуются совершенно с другой стороны: как некий мир объектов культуры, воздействующий на индивида. В рамках данной социологической концепции мир объектов культуры, мир вещей предстает как абстракция, приобретающая самодовлеющий характер. Акцент делается не на том, как вещь создается человеком, а на том, как мир вещей воздействует на человека. Этот способ восприятия и его воздействие на психологию ранее анализировал Э. Дюркгейм, замечая, что вещи, созданные человеком, не абсолютно покорны нашим целям, но имеют свою логику развития. В свою очередь, социальная жизнь, которая таким образом кристаллизуется и отвердевает на материальных подпорах, тем самым внедряет

нас в мир окружающих нас вещей и начинает воздействовать на нас извне [72] . Действительно, мир, в котором индивид рассматривается вне того, что он создает или изменяет, но в котором он сам является объектом воздействия, может принимать в его глазах весьма причудливые очертания. Важнее подчеркнуть другое, негативное, следствие данного подхода, не психологическое, но гносеологическое: нельзя понять человека как личность. Ведь человек проявляется – отметим еще раз основной постулат методологии источниковедения – не в том, о чем он вожделеет или что стремится приобрести. Здесь он менее индивидуален, легче типологизируется. Вне того, что человек создал, ничего конкретного о нем, как о личности, сказать нельзя. Данное направление, разумеется, имеет свою познавательную ценность. Оно обращено к исследованию природы мира повседневности, взаимодействий людей, в которых формируется опыт индивида, складывается иерархия ценностей, представлений, типов поведения. Становится возможным выстроить модель того или иного социокультурного типа, соотнесение с которым, в свою очередь, объясняет поведение индивида как представителя данной группы, социальной среды, эпохи. Большие возможности данный подход открыл в середине 50-х годов и перед историками, когда в сферу исторических исследований было введено понятие ментальности. «…Это система образов, представлений, которые в разных группах или стратах, составляющих общественную формацию, сочетаются по-разному, но всегда лежат в основе человеческих представлений о мире и о своем месте в этом мире и, следовательно, определяют поступки и поведение людей» [73] .

71

Щюц А. Структура повседневного мышления // Социологические исследования. 1988. № 2. С. 130.

72

См.: Дюркгейм Э. Самоубийство: Социологический этюд. М., 1994.

73

Дюби Ж. Развитие исторических исследований во Франции после 1950 года // Одиссей. Человек в истории. М., 1991. С. 52.

Однако данный подход, как типологизирующий метод вообще, не объясняет личностного своеобразия. Шюц признавал, что «нам никогда не удается “схватить” индивидуальность человека в его уникальной биографической ситуации» [74] . В чем причина этого? На наш взгляд, в том, что в своих установках и поведении индивид выступает как типичный представитель той или иной группы, соответствующей ментальности. Неповторимой личностью его делает только творческий процесс создания произведения. Такая постановка проблемы выводит нас на главную идею источниковедения. Но обратимся пока к другим аспектам современных гуманитарных наук.

74

Шюц А. Указ. соч. С. 134.

Социальная и культурная антропология, изначально обращаясь к исследованию традиционных обществ и социокультурных общностей, находившихся на ранних ступенях развития, и позднее расширив область своих исследований, обогатила гуманитаристику новыми возможностями сравнительного подхода. При этом в центре внимания ученых прежде всего оказались типы организации социальной жизни, повседневного мышления, способов общения. Наиболее сложными явились проблемы методологии исследования феномена социальных взаимодействий, и прежде всего проблема интерпретации символики – явных и скрытых, вербальных и невербальных, осознанных и неосознанных знаков общения. «Этнология, – писал М. Фуко, – подобно психоанализу, ставит вопрос не о самом человеке, как он может проявиться в гуманитарных науках, но об области, которая делает вообще возможным знание о человеке; подобно психоанализу, она пересекает все поле знания, стремясь в своем движении достичь самых крайних его пределов» [75] .

75

Фуко М. Слова и вещи: Археология гуманитарных наук. СПб., 1994. С. 396.

Развитие социологии и этнологии высвечивает новые стороны гносеологической проблемы соотношения субъекта и объекта в гуманитарном познании. На основании данных полевых исследований, опросов и интервью, в ходе которых накапливается конкретное новое знание, по существу, трудно говорить о строгом разграничении субъекта и объекта. Эти методы не предполагают отстранения субъекта от объекта: наблюдатель непосредственно включен в общение и, со своей стороны, в процессе общения влияет на результат. Та же проблема возникает в полевых наблюдениях этнолога. Здесь исследователь и исследуемый поочередно меняются ролями или являются и тем и другим одновременно. Поле взаимодействия оказывается подвижным, меняющимся, нераздельным. Таким образом, социокультурная реальность переосмысливается в процессе вербальной коммуникации, утрачивая однозначность объективных характеристик. Своеобразные интерпретации этой общей познавательной ситуации гуманитарного знания представлены в современных трудах по проблемам методологии исторического исследования. Очевидно, что трудности познания жизненного мира людей настоящего времени при изучении прошлого еще более увеличиваются: сложнее восстанавливать утраченные с реальностью прошлого (от которой остались лишь неоднозначно трактуемые следы событий и явлений) взаимосвязи.

Историческая наука новейшего времени оказалась перед необходимостью выработать прямые ответы на те вопросы, которые не вставали перед обществом ранее, и причем сделать это быстро. В противном случае ей не удалось бы сохранить, и тем более приумножить, свой престиж. Поле исторических исследований расширилось как в пространстве (весь мир вместо ойкумены Средиземноморья), так и во времени, что предполагает иное видение исторических явлений и процессов. Исходя из задач, которые поставила глобальная социальная реальность послевоенного мира перед наукой, необходимо было кардинально пересмотреть основу профессионализма самой науки. В наследство досталась традиционная и хорошо разработанная научная база источников и фактов, в целом адекватно отражавшая европоцентристскую концепцию исторической науки и отвечавшая ее задачам. В той исследовательской ситуации совпадали задачи историографии, методы отбора и изучения источников, проверки достоверности фактов (прежде всего политической, дипломатической, психологической и событийной истории). Представления о ходе истории как ученых, так и авторов изучаемых ими, по преимуществу нарративных, источников в чем-то существенном были конгениальны, и потому методы научной критики позволяли достичь желаемых точности и искренности свидетельств. Это создавало определенный психологический имидж ученого и формировало его позитивный образ в общественной психологии. Осознание новой реальности, которая зарождалась далеко за пределами географических и культурных рамок традиционной науки, все изменило.

Осмысление процессов, происходивших в качественно новом мире после Первой мировой войны, стало центральной проблемой гуманитарных наук, каждая из которых шла своими путями. Усилилась критика позитивистской парадигмы. Субъективными препятствиями на пути нового исторического мышления стали стереотипы в сознании самих историков. В них виделось тогда чуть ли не главное препятствие для перехода историографии на новый уровень. Борьба за исторический синтез, против описательности, за становление и развитие концепции глобальной и всеобъемлющей, тотальной истории принадлежит к числу ярких достижений гуманитарной мысли новейшего времени [76] . На возникающие вопросы традиционные источники не имели прямых ответов. Поэтому на первый план выдвинулась проблема критического пересмотра отношения между историком, источником и историческим фактом.

76

См.: Berr A. La synthese en histoire. Essai critique et theoretique. Paris, 1911; Февр Л. Бои за историю. М., 1991.