Теория языка: учебное пособие
Шрифт:
Предназначение новояза – сузить горизонты мысли, а в пределе – разрушить язык, чтобы стала невозможной сама мысль. Чем меньше слов, тем меньше искушение задуматься. Задача тоталитарного языка состоит в том, чтобы сделать речь – в особенности такую, которая касается идеологических тем, – по возможности независимой от сознания. В конце концов, иронизирует Дж. Оруэлл, членораздельная речь будет рождаться непосредственно в гортани, без участия высших нервных центров [Оруэлл 1982: 206]. Идеал такого развития – «рече-кряк».
Новояз перестаёт быть языком личности. «В пространстве этого языка почти нет шансов узнать, что человек на самом деле чувствует или каково его действительное положение» [Мамардашвили 1990: 201]. Тоталитарный язык – это ритуальное действие унифицированной массы, язык
Господствующий язык тоталитарного режима встречает в обществе внутреннее противодействие, которое реализуется в различных формах. Это может быть, во-первых, своеобразный антитоталитарный язык, образец которого на примере социалистической Польши описан лингвистом А. Вежбицкой. Такой язык складывается из новых экспрессивных слов, которые легко усваиваются и широко употребляются потому, что вкладываемое в них говорящими прагматическое значение легко определить (на подсознательном уровне) с помощью их формальных и синтаксических связей с другим словами [Вежбицкая 1993: 123].
Во-вторых, возможен индивидуальный антитоталитарный протест писателя или поэта, о котором пишет Ф. Искандер: «Талантливый поэт или уходит в подполье главной частью своего творчества, или зашифровывает стихи, при этом сам процесс зашифровки превращается в часть поэтического вдохновения. Находка шифра приравнивается к политической находке» [Искандер 1992: 3]. Для репрессированного А.И. Солженицына своеобразным протестом против языка тоталитарной культуры явилась идея «языкового расширения». Мат в устах масс в каком-то смысле служит противоядием преимущественно «позитивному», навязчивому монологу власти. Правда, добавляет автор этих слов И. Бродский, в повседневной русской речи объем этого противоядия превышает лечебную дозу [Бродский 1999: 212].
В-третьих, формой противодействия может стать использование языка одной из субкультур – лагерного жаргона. Лагерный новояз возник на основе воровского жаргона 1920-х гг., которым одно время увлекались поэты-конструктивисты (например, Илья Сельвинский). Писатель-фантаст Сергей Снегов в очерке «Язык, который ненавидит» характеризует отличительные черты лагерной речи как речи ненависти, презрения, недоброжелательства, обслуживающей вражду, а не дружбу, выражающей вечное подозрение, страх предательства, ужас наказания, речи глубоко пессимистичной, уверенной в том, что все вокруг мерзавцы и ни один человек не заслуживает хорошего отношения. Это «уродливый, пугливый, скрытный, предательский, жестокий, двусмысленный, гнусный, глубоко укоренившийся роковой язык» (Гюго В. Отверженные, кн. 7). Главная методологическая установка – принцип оскорбления. В лагерном языке нет мышления, нет и возможности интеллектуальной беседы.
Парадокс состоит в том, что блатной жаргон столь же скудный, как и официальный новояз, долгие десятилетия подпитывал народную речь русского населения Советского Союза. Сотни тысяч возвращавшихся из лагерей сограждан несли жаргон в язык миллионов. Элементы лагерной «фени» становились на года модой для молодежи и интеллигенции [Бердинских 1998: 130]. Часть слов лагерного жаргона усилиями публичных политиков и средств массовой информации вошла в широкий речевой обиход (например, тусовка, разборка, беспредел и др.).
Когда заканчивается время тоталитаризма, новояз не сразу сходит со сцены. С одной стороны, его элементы долго ещё присутствуют в речи
Крайности сходятся. В США, считающихся оплотом демократии, когда торжествует идеология прав человека как высшей ценности, когда общество накладывает табу на многие привычные понятия и слова типа негр (национальное меньшинство), гомосексуалист, лесбиянка (сексуальное меньшинство) и т. д. и т. п., американский вариант английского языка вдруг приобретает признаки новояза – высокую степень клишированности, демагогическое манипулирование языком с целью сокрытия подлинного смысла, использование условных эвфемистичных наименований, избегание прямых номинаций, – признаки, в сумме обозначаемые термином политическая корректность. Негр становится афро-американцем или афро-канадцем, а толстяк – персоной, «имеющей проблемы в горизонтальном измерении» [Земская 1996: 25].
Дополнительная литература
Купина Н.А. Тоталитарный язык: Словарь и речевые реакции. – Екатеринбург, 1995.
Сарнов Б. Наш советский новояз: Маленькая энциклопедия реального социализма. – М., 2002.
13. Система языка. Внутренняя организованность языка
13.1. Понятие системности и структурности
Мысль о том, что язык представляет собой не механическую совокупность внутренне независимых явлений, а упорядоченное единство взаимосвязанных и взаимообусловленных элементов, присутствует уже в древнеиндийской грамматике Панини, в философско-лингвистических рассуждениях В. Гумбольдта, в концепции языка как организма А. Шлейхера, в работах отечественных лингвистов конца XIX – начала XX в. А.А. Потебня писал: «…Язык… система, есть нечто упорядоченное, всякое явление его находится в связи с другими. Задача языкознания и состоит именно в уловлении этой связи, которая лишь в немногих случаях очевидна» [Потебня 1989: 209]. Системный характер языка выдающийся филолог показывает на примере гласных звуков: «В какое бы необыкновенное положение мы не привели свои органы и как бы ни был странен произнесенный таким образом гласный звук, всегда он найдёт определенное место в ряду, гласными точками которого служат простые гласные а, и, у, и может быть объяснен этим рядом приблизительно так, как сложные звуки е, о, которые в индоевропейских языках произошли первое из сш, второе из ау. Гласные представляют для нас такую же замкнутую, строго законную, имеющую объективное значение систему, как музыкальные звуки и цвета. Мы чувствуем, что так же напрасно было бы усилие выйти за пределы семи цветов радуги, как и за пределы основных звуков» [Потебня 1989: 86]. Чёткое выражение идея системности получает в учении Ф. де Соссюра.
Переход от механистическо-метафизических представлений о действительности к системно-структурному наметился в естественных и гуманитарных науках в середине XIX– начале XX в. Идея структурности реализовалась в философии (К. Маркс), химии (A.M. Бутлеров, Д.И. Менделеев), физике (Н. Бор, Э. Резерфорд), языкознании (А.А. Потебня, И.А. Бодуэн де Куртенэ, Ф.Ф. Фортунатов, Ф. де Соссюр).
Принцип структурности в науке обусловлен сложным, системным характером самого исследуемого объекта в предельно широком смысле – окружающей действительности, включая самого человека. «…Вся природа, – писал Ф. Энгельс, – простирается перед нами как некоторая система связей и процессов» [Маркс, Энгельс 20: 513].