Теософические архивы (сборник)

Блаватская Елена Петровна

«Миллионы китайских унитариев» могут с той же легкостью означать тибетских лам, индусов и других людей Востока, как и китайцев. Это правда, что друзы верят и ожидают дня своего воскресения в Армагеддоне, название которого, однако, они произносят другим образом. Так как такая фраза имеет место в «Апокалипсисе», то некоторым может казаться, что они взяли это представление из «Откровения» св. Иоанна. Однако, ничего подобного. Это день, когда, согласно учению друзов «будет завершен великий духовный план – тела мудрецов и правоверных будут поглощены абсолютной сущностью и преобразованы из множества в ЕДИНОЕ». Это в точности буддийская идея о нирване и представление о конечном погружении в Парабрахм у ведантистов. Из-за своего «персидского магизма и гностицизма», они рассматривают св. Иоанна как Оаннеса, человека-рыбу халдеев, а следовательно связывают свою веру сразу и с индийским Вишну, и с ламаистской символогией. Их «Армагеддон» – это просто «Рамдагон», [338] и вот как это объясняется.

338

Рама

солнечной расы является воплощением Вишну, Солнечного Бога. В виде «Махха», или первого аватара, ради спасения человечества от полного уничтожения (см. Вишна Пурану) этот бог появился в виде гигантской рыбы с огромным рогом перед царем Сатьявратой и семью мудрецами, которые были его спутниками на корабле, предназначенном для спасения от Всеобщего Потопа. Хари приказал царю привязать судно к этому рогу при помощи змеи (символа вечности), а не веревки. Талай-лама, кроме названия «Океан», также именуется Sarou, что на тибетском языке означает «единорог», или однорогий. Он одевает в качестве головного убора знаменитый рог, который завершается Yung-dang, или мистическим крестом, свастикой индусов и джайнов. «Рыба» и море, или вода, – это наиболее архаические символы мессий, или воплощений божественной мудрости, у всех древних народов. Рыбы играли большую роль в изображениях на старых христианских медалях; и в римских катакомбах «Мистический Крест», или «Якорь», находится между двумя рыбами, которые поддерживают его. «Dagh-dae» – это имя матери Заратуштры, означающее «Божественную Рыбу» или Святую Мудрость. «Движущийся по Воде», назовем ли мы его «Нараян», или Абатур (Высший Отец и «Ветхий Днями» в каббале), или «Дух Святой», – это одно и то же. Согласно «Кодексу Назореев», «Каббале» и «Книге Бытия», Святой Дух, двигаясь по воде, отразился в ней, – «и был рожден Адам Кадмон». Mare – это море на латыни. Вода связана с любым вероучением. И Мария, и Венера являются покровительницами моря и моряков, – и обе они матери богов Любви, Божественной или Земной. Мать Иисуса называется Мариам или Мария – это слово в иврите означает зеркало, то есть то, в чем мы видим не действительность, а лишь отражение; за 600 лет до христианства жила Майя, мать Будды, имя которой означало иллюзию, то есть абсолютно то же самое. Другое любопытное «совпадение» наблюдается при выборе нового далай-ламы в Тибете. Новое воплощение Будды удостоверяется посредством гадания на трех золотых рыбках. Закрыв себя в Будда-ла (храме), хубилганы помещают трех рыбок в один сосуд, и на одной из них, этих древних символов мудрости, вскоре появляется имя ребенка, в которого предположительно переместилась душа покойного талай-ламы.

Христиане истолковывают эту фразу в «Откровении» не с большим успехом, чем и другие отрывки, в то время как даже евреи-некаббалисты кое-что знают о ее истинном значении. Армагеддон ошибочно принимают за географическую местность, а именно, за возвышенное плато Ездраэлон, или Ар-магеддон, «гору Мегиддо», где Гедеон одержал победу над мадианитянами. [339] Это ошибочное представление, потому что это название в «Откровении» относится к мифическому месту, упоминаемому в одной из наиболее древних традиций языческого Востока, особенно среди туранских и семитских народов. Это просто вид искупительного Элизия, в котором собираются духи умерших в ожидании дня последнего суда. То, что это так, доказывает стих из «Откровения»: «И он собрал их на место, называемое… Армагеддон» (XVI, 16), когда «Седьмый Ангел вылил чашу свою на воздух». Друзы произносят название этой таинственной местности, как «Рамдагон». Весьма вероятно, что это слово является анаграммой, как это показано автором «Комментария к Апокалипсису». Оно значит «Рама-Дагон», [340] причем первое слово обозначает Солнечного Бога с таким именем, а второе – «Дагона», или Святую Мудрость у халдеев, воплощенную в их «Посланнике», Оаннесе – Человеке-Рыбе, и низошедшую на «Сынов Бога» или посвященных во всех странах; короче говоря, тех, посредством которых Божественная Мудрость время от времени открывает себя миру.

339

И это не «долина Мегиддо», ибо такая долина вообще неизвестна. И библейские идеи д-ра Робинсона – это не более, чем гипотезы.

340

Рам – это также чрево и долина, а в тибетском языке – «козел». «Даг» – это рыба, от «Дагона», человека-рыбы, или совершенной мудрости.

Лев Толстой и его не церковное христианство

Перевод – К. Леонов

Толстой – это великий мастер художественного слова и великий мыслитель. Вся его жизнь, его сердце и разум были заняты одним жгучим вопросом, который в той или иной степени наложил свой болезненный отпечаток на все его сочинения. Мы чувствуем его омрачающее присутствие в «Детстве, отрочестве, юности», в «Войне и мире», в «Анне Карениной», пока он окончательно не поглотил его в последние годы его жизни, когда были созданы такие работы, как «Моя исповедь», «В чем моя вера?», «Что делать?», «О жизни» и «Крейцерова соната». Тот же самый вопрос горит в сердцах многих людей, особенно среди теософов; это поистине – вопрос самой жизни.

«В чем смысл, цель человеческой жизни? Каков конечный исход неестественной, извращенной и лживой жизни нашей цивилизации, такой, какая навязана каждому из нас в отдельности? Что мы должны делать, чтобы быть счастливыми, постоянно счастливыми? Как избежать нам кошмара неизбежной смерти?»

На эти вечно

стоящие вопросы Толстой не дал ответа в своих ранних сочинениях, потому что он сам не нашел его. Но он не мог прекратить бороться, как это сделали миллионы других, более слабых или трусливых натур, не дав ответа, который, по крайней мере, удовлетворил бы его собственное сердце и разум; и в пяти вышеназванных работах содержится такой ответ. Это ответ, которым на самом деле не может удовольствоваться теософ в той форме, в какой его дает Толстой, но в его главной, основополагающей, насущной мысли мы можем найти новый свет, свежую надежду и сильное утешение. Однако для того, чтобы понять ее, мы должны вкратце проследить тот путь, посредством которого Толстой достиг того мира, который был им найден; ибо пока мы не сможем ни почувствовать, ни понять те внутренние процессы, которые привели его к этому, его решение, подобно любому другому решению жизненной проблемы, останется мертвой буквой, чисто интеллектуальной словесной концепцией, в которой полностью отсутствует жизненная сила; простой спекуляцией, лишенной живой истины и энтузиазма.

Подобно всем думающим мужчинам и женщинам нашего времени, Толстой утратил веру в религию в детстве; ибо такая утрата детской веры – неизбежная в жизни каждого человека – не является, как правило, результатом глубокого размышления; это скорее естественное следствие нашей культуры и нашего общего жизненного опыта. Он сам говорит, что его вера исчезла, и он не знает, как. Но его юношеское устремление к этическому усовершенствованию, продолжало сохраняться еще около десяти лет, постепенно забываясь и, в конце концов, совершенно исчезло. Видя вокруг себя торжествующие амбиции, любовь к власти, эгоизм и чувственность; видя презрение и насмешливое отношение ко всему тому, что называется добродетелью, добротой, чистотой и альтруизмом, и не способный ощутить ни внутреннее счастье и наполненность, ни внешний успех, Толстой шел по пути, которым движется мир, поступая так, как, он видит, поступают другие, принимая участие во всех порочных и низменных поступках «благопристойного мира». Далее он обращается к литературе, становится великим мастером слова, наиболее преуспевающим писателем, пытаясь, как он сам рассказывает, скрыть от себя свое собственное невежество, поучая других. В течение нескольких лет он продолжал совершать такое подавление своей внутренней неудовлетворенности, но перед ним все более часто, все более мучительно вставал этот вопрос: Для чего я живу? Что я знаю? И с каждым днем он все яснее видел, что он не может дать на него ответ. Ему было пятьдесят лет, когда его отчаяние достигло наивысшей точки. Находясь на вершине своей славы, счастливый муж и отец, автор многих прекрасных сочинений, наполненных глубочайшим знанием людей и жизненной мудрости, Толстой осознает невозможность дальнейшего продолжения жизни.

«Человек не может вообразить себе жизнь без желания благополучия. Желать и приближать это благополучие – это и есть жизнь. Человек исследует в жизни только то, что он может в ней улучшить».

Наша наука, напротив, изучает только тени вещей, а не их истинную сущность; и, находясь в заблуждении, что это второстепенное и неважное является существенным, наука искажает идею жизни и забывает о своем истинном предназначении, состоящем в проникновении именно в эту тайну, а не в изучении того, что сегодня открывается, а завтра – забывается.

Философия говорит нам: «Вы являетесь частью человечества, поэтому вы должны со-участвовать в развитии человечества и в реализации его идеалов; цель твоей жизни совпадает с целью жизни всех других людей». Но как это может помочь мне узнать, что я живу для того же, для чего живет и все человечество, если мне не сказали, что это такое, для чего должно жить человечество? Почему существует мир? В чем состоит результат того, что мир существует и будет существовать? Философия не дает ответа.

Скептицизм, нигилизм, отчаяние – в эту сторону уводят подобные мысли думающего человека, если он ищет последнее слово Мудрости в науке и философии различных школ. Таково, также, реальное, внутреннее, ментальное состояние, в котором находятся многие люди как внутри, так и вне Теософского общества.

По отношению к этой проблеме жизни Толстой разделяет людей в целом на четыре класса: (1) некоторые, обладающие слабым и незрелым интеллектом, счастливо живут в своем невежестве – для них проблема жизни, как таковая, не существует; (2) другие достаточно осознают и понимают эту проблему, но намеренно отворачиваются от нее, поддерживаемые благоприятными внешними обстоятельствами, позволяющими им пройти по жизни как бы в состоянии опьянения; (3) третью группу составляют те люди, которые знают, что смерть лучше, чем жизнь, прошедшая в заблуждении и невежестве; но они продолжают жить, потому что они не имеют достаточной силы для того, чтобы положить внезапный конец этому обману – жизни; (4) наконец, существуют сильные и стойкие натуры, которые осознают весь идиотизм этого фарса, который разыгрывается с ними, и одним ударом кладут конец этой глупой игре.

«Я ничего не мог бы сделать», – говорит он, – «только думать, думать о том ужасном положении, в котором я находился… Мое внутреннее состояние в это время, которое вплотную привело меня к самоубийству, было таково, что все, что я сделал до тех пор, все, что я все же смог бы сделать, казалось мне глупым и дурным. Даже то, что было для меня наиболее дорого в этой жизни, что столь долго уводило и отвлекало меня от жестокой реальности – моя семья и мое творчество – даже это утратило для меня всякую ценность».

Он, наконец, выбрался из этой пропасти отчаяния.

«Жизнь – это все», – заключил он, – «я, сам мой разум является созданием этой всеобщей жизни. Но в то же самое время Разум – это создатель и последний судья человеческой жизни, присущий ей самой. Каким же образом тогда разум может отрицать смысл последней, не отрицая самого себя и не называя себя лишенным смысла? Следовательно, я могу назвать жизнь бессмысленной лишь потому, что я не познал ее смысл».