Теплая птица: Постапокалипсис нашего времени
Шрифт:
Вот и башня. Приехали. Но… Что это?!
Я открыл дверцу, выпрыгнул на снег. Конвоир вскрикнул: «Куда?» и —за мной. Но я не собирался бежать (как отсюда убежишь?), а просто замер, глядя на виселицу в форме креста, установленную перед входом в административное здание. Склонив на бок припорошенные снегом головы, на ней покачивались два тела. Веревки —скрип-скрип.
Женщина.
Горло повешенной бабы, чье тело, как колокол било над площадьюИ подросток. Вернее, мужчина, похожий на подростка.
Букашка и Христо.
Рев убиваемого животного вырос в груди, но не вырвался на волю, а лишь заморозил душу. Я оцепенел, превратился в скованный льдом труп.
— А этих три дни, как повесили, — охотно сообщил конвоир. — По личному распоряжению Лорд-мэра. Сектанты, мать их. Отловили в резервации —и в галстуки.
— Двоих? — хрипло спросил я.
— Да. Бабу и мутанта-недоростка. Баба визжала, как свинья, а мутант ничего так держался. Когда ему петлю накинули, стал что-то орать про новый мир и возрождение. Идиот, блядь.
Значит, Марину не поймали. Или —поймали, и она сейчас там, в сырых казематах ОСОБи?
Что мне делать? Куда бежать? Марина!
Я метался в себе, как зверь в клетке. Но снаружи это состояние, видимо, никак не проявлялось, потому что конвоир совершенно спокойно достал из кармана папиросы, закурил, предложил мне. Я выхватил папиросу из желтоватых пальцев.
— Эка ты по табаку изголодался, — посочувствовал конвоир, чиркая зажигалкой.
Я жадно затянулся. Поперхнулся, закашлялся. Снова затянулся. Черт подери, нужно успокоиться. Во что бы то ни стало нужно успокоиться. Марина, возможно, еще жива. Обязана быть живой.
— Пойдем, — потянул меня за рукав конвоир. — Поглазел —и хорош.
— Секунду, браток.
Я шагнул к Христо, посмотрел в искаженное смертью лицо. Заголенные руки трупа в черных пятнах, разрезах. Пытали… ОСОБь всегда пытает. Сказал ли ты им про меня? Верю, что не сказал.
Снова —этот нутряной рев. И как только мое нутро не взрывается?
— Что, трупов никогда не видел? — спросил конвоир и засмеялся.
Еще бы —смешно: в мире зла никогда не видеть трупов.
Я не ответил.
— Идем.
Конвоир зашагал в противоположную от башни сторону.
— Эй, — окликнул я. — Куда тебе приказано меня доставить?
Он посмотрел через плечо, сплюнул на снег.
— На твою квартиру. И запереть. Заседание трибунала, вроде как только завтра.
Ну что ж, хотя бы так. У меня будет время привести в порядок мысли, обмозговать, успокоиться; наконец, просто выспаться.
Я ошибся. Когда конвоир запер дверь, и пространство комнаты обступило меня, стало еще хуже.
Я улегся на пахнущую плесенью кровать. Из темноты соткалось лицо Марины, улыбающейся, счастливой Марины, такой, какой она была, когда мы шли через Джунгли. А у повешенной Букашки изо рта вывалился синий язык… Черт!
Бросился к двери. Ударил ногой по плотно сбитым доскам.
— Эй, там, выпусти меня.
Тишина.
— Выпусти,
Ударил плечом.
Тишина.
Конечно, конвоир ушел восвояси, — в падлу стоять на морозе.
Я обрушил на дверь очередной удар, и заметался по комнате.
Марина!
Я свихнусь здесь.
Упал на кровать, лицом в соломенную подушку. Плесень.
Надо было идти с Олегычем и Шрамом. Что мне теперь делать? Как пережить эту ночь?
Или, может, уже утро, там, снаружи? И только здесь ночь?
Мало-помалу усталость одолела (сказались несколько тревожных дней).
Серая пелена застлала глаза, затем она расцветилась.
«Широкая площадь. Эшафот. На эшафоте —стеклянная банка. В банке —Серебристая Рыбка. Плавает кругами, шевелит плавниками и жабрами. Толпа. Тысячи, нет —миллионы глаз. Ни лиц, ни рук, ни ног —только глаза. И шепоты. Шелест шепотов. «Нам не слышно нового мира, мы хотим жить, как живем». Кроме банки с рыбкой, на эшафоте —виселица в виде креста и два человека. Марина и … И —палач. Вместо маски —противогаз. Вместо топора —сковородка. Совсем не похож на палача. Но я знаю —это он. Сковородка раскалена докрасна, но палач как ни в чем ни бывало, держит ее голой рукой. У Марины собраны в пучок волосы. Лицо усталое и печальное. На ней —куртка Снегиря.
— Казни! — ревет в нетерпении толпа.
— Он ни в чем не виновен, — пытается докричаться до людей Марина, но голос тонет в неистовстве толпы.
— Казни!
Палач смеется. Смех из-под противогаза похож на клокотанье воды в чайнике.
— Доставай его, — бросает палач Марине.
Девушка отрицательно качает головой.
— Давай же!
Она шаг за шагом приближается к банке, достает трепещущую рыбешку.
— Бросай.
Рука Марины разжимается, Серебристая Рыбка летит на сковороду, подскакивает и замирает на красном железе, медленно превращаясь в уголь.
Палач срывает противогаз».
Киркоров!
Я сел на постели.
Совсем забыл про Киркорова!
Я представил: Киркоров и Марина прячутся от особистов в бункере —вдвоем, плечом к плечу, дыханье к дыханию. Рука Киркорова на Марининой талии… Нет, — этого быть не может, она скорее умрет, чем даст этому ублюдку прикоснуться к себе.
Черт подери, да где же утро?!
У двери раздался шум. Я вскочил.
Свет хлынул в комнату, скомкал ночь и отбросил в угол.
— На выход, — сказал появившийся на пороге конвоир. В руке он держал тяжелый амбарный замок.
Мне захотелось броситься на этого человека, обнять его, а затем —убить, или наоборот, — сначала убить, потом обнять.
Конвоир насмешливо оглядел меня.
— Тяжелая ночка?
— Пошел ты.
Он ухмыльнулся, обнажив ряд желтых мокрых зубов.
— Трибунал ждет.
— Мне надо посрать, — буркнул я.
— Валяй. Только скорее.
Сквозь щели в двери дощатого сортира я видел затылок конвоира, видел двух стрелков, стоящих поодаль. Есть ли хоть малейшая возможность сбежать?