Тёплая птица
Шрифт:
Аккуратный ежик седых волос зрительно увеличивал и без того высокий лоб, умные, другого слова не подберешь, слегка голубоватые глаза, смотрели на меня внимательно и чуть-чуть насмешливо. На вид ему было не меньше пятидесяти лет, но своей лощеностью он был красив. Крепкое, - с едва заметным намеком на брюшко, - тело, плотно облегала короткая байкерская куртка с ярко-красной надписью на груди «the night’s wolf»; узкие джинсы небрежно заправлены в голенища дорогих ковбойских сапог. За спиной
– Ау, девушка. Так кто хозяин «Мустанга»?
Он засмеялся бархатным смехом уверенного в завтрашнем дне человека. Ровные зубы белее снега, почему-то заставили меня вспомнить мамин фарфоровый сервиз, который она берегла как зеницу ока.
– Хозяина здесь нет, - сказала я, краснея (перед этим человеком мне было стыдно стоять в бикини). – Но у меня есть его телефон, вы можете позвонить…
– Позвонить? Пожалуй, не стоит. Я куплю себе другой «Мустанг».
«Еще бы – чтобы он сам стал кому-то звонить!»
Он не уходил. Просто стоял и смотрел на меня, заставляя мое лицо пылать. «Папарацци» с мобильными телефонами – сущие ангелы по сравнению с этим рентгеновским взглядом. Мне показалось, что этот человек видит меня насквозь, знает все обо мне. Тоскливое изюминское детство, школу, где только и разговоров – «вот закончу, и уеду отсюда». Робкий - первый и последний - поцелуй с одноклассником Вовкой на выпускном вечере, истерику матери, не желавшей отпускать единственного ребенка в «порочную Москву», проваленные экзамены, мошенническая работа в «Чистой Жизни».
Он спросил, как меня зовут. Я ответила.
– Игорь Матвеич, - представился он.
Игорь Матвеич… «Папик» - пришло на ум часто употребляемое Ольгой словечко. Интересно, а Игорь Матвеич знает, что он – папик?
Он задал вопрос, нравится ли мне работать на «АвтоЛэнде», - я честно ответила, что нет.
Игорь Матвеич помолчал, а потом вдруг сказал:
– Марина, ты не хочешь прокатиться со мной?
Внешне это выглядело легко и непринужденно, в полном соответствии с имиджем волка ночи, но все же я уловила в его голосе едва ощутимое, - нет, не дрожь, - колыханье.
Мгновение раздумья… Чего в нем было больше: страха (молодым девушкам не следует куда-то ехать с незнакомым мужчиной), брезгливости (несмотря на лоск богатства, Игорь Матвеич был стариком, и зубы у него были фарфоровые), совестливости (все-таки, я была на работе)? Не знаю…
– Но мне нужно одеться… - проговорила я.
– Конечно, - засмеялся он. – Я подожду.
«Харлей» несся по вечернему шоссе, обгоняя автомобили. Сама скорость, воплотившаяся в ветре, неслась навстречу мне, волосы развевались, хлестали по щекам. Я вцепилась в спину Игоря Матвеича – от его куртки струился едва уловимый аромат кожи, очень приятный. Радость, неуемное веселье переполняло грудь так, что хотелось кричать. И я кричала.
– Йехууу!
Это была свобода, это был кайф, это была жизнь!
Впереди
Затем, свернув по указателю «Рублево-Успенское шоссе», мы ели гамбургеры в придорожном кафе, запивая их «натурино» - дорогущим газированным напитком с натуральным соком и кусочками винограда и персика.
Заскочить в кафешку - эта идея пришла в голову мне - Игорь Матвеич поддержал ее, но без энтузиазма. И гамбургер он ел осторожно, словно опасаясь проглотить таракана.
Мы вышли из кафе, когда на небе зажглись первые звезды.
– Обожаю ездить по ночам, - крикнул Игорь Матвеич, повернув голову. – Жаль только, что мы уже приехали.
«Харлей» замер у ворот высоченного забора из красного кирпича, напоминающего кремлевскую стену. Игорь Матвеич посигналил, и ворота отворились. Мы въехали во двор.
Замок с зубчатыми башнями темнел на фоне вечернего неба. Свет горел лишь в одном из многочисленных окон. Мощеные дорожки бежали туда-сюда вдоль клумб и статуй, теряясь в саду, светящемся китайскими фонариками. В квадратном бассейне шевелилась темная вода, тени от нескольких лежаков были длинны и изогнуты.
– Как прокатализь, Игой Матвеись?
Желтолицый пожилой мужчина с узкими щелочками глаз приблизился к нам.
– Хорошо, Кейзуке. Лови!
Игорь Матвеич бросил ключи от «Харлея». Слуга их ловко поймал и захихикал: «Кхи-кхи-кхи».
– Пойдем, Марина.
Мы двинулись по дорожке к дому.
– Кейзуке – японец? – шепнула я.
– Самый настоящий.
Вдруг Игорь Матвеич приостановился и … хлопнул в ладоши. Фонари – по цепочке, один за другим, - стали вспыхивать перед нами, освещая ту или иную часть двора. Черно-белый мир окрасился во все цвета радуги, приобрел плоть и кровь! Голубая вода бассейна, зелень коротко постриженного газона, красные и белые розы на клумбах, белизна и элегантные изгибы статуй, четкие линейки дорожек, трогательная косолапость декоративных карликовых деревьев - все это бросилось мне в глаза, через них просочилось в мозг, материализовало душу.
Мы вошли в дом, и то же самое: душа обрастает плотью, жажда остаться здесь, среди золоченых статуй, огромных картин, мягкой мебели, стеллажей со старинными книгами, кактусов и пальм в изумительных кадушках, плазменных панелей и стерео колонок, искусно маскирующихся «под старину», столь сильна, что дрожит сердце.
Навстречу спешила чернокожая женщина, - плотная, как ствол баобаба.
«Жена Кейзуке, - шепнул мне на ухо хозяин дома. – Она эфиопка».
– Мамаду, ужин подашь в гостиную.