Теплые штаны для вашей мами (сборник)

Рубина Дина Ильинична

– Вы писали, что эмиграция в конце 90-го в Израиль – важный для Вас рубеж. С тех пор прошло немало лет. Наверняка позади душевные и житейские потрясения, с которыми всегда связано переселение в другую страну. Сейчас, спустя годы, – Вы можете анализировать причины, побудившие Вас к «перемене мест»?

– Знаете, все это очень сложно. Вот как раз много лет назад, по свежим следам своего переселения, я охотно отвечала на подобные вопросы журналистов – мне их задавали все, кому не лень: в России, Израиле, Германии, Америке… Тогда мне казалось, что все объяснимо. Причины и поводы были самые разные.

Например, одним из поводов переезда в Израиль я считала мотив «корневой

причастности». Человек в середине жизни всегда «зависает», оглядывается, понимая, что находится на некой умозрительной вершине. В обе стороны от него простираются ветви: еще живы родители, уже подрастают дети… И он сам – как центр, как опора – и для тех, и для других. Бывает, в эти годы кажется, что именно ты обязан совершить то кардинальное действие во имя рода, во имя будущих поколений, какого не совершили твои родители.

Картинка по теме:

Одна знакомая дама, русская парижанка, рассказала мне забавный случай, произошедший с ее подругой, молодой француженкой. Магистр психологии, та происходит из семьи потомственных виноделов где-то на юге Франции. А все эти потомственные виноделы просто жить не могут без своих поместий, без южного солнца, кистей винограда, напоенных этим солнцем. Вот и молодая француженка при каждой возможности старается приехать домой.

В один из таких приездов старший брат показывает ей письмо, полученное от ближайших соседей, семейства, скажем, Дюпре. Письмо по тону возмущенное, даже преисполненное гнева. Вот его смысл: «Мы, Дюпре, проживаем в этой местности уже 650 лет, и столько же наш род занимается виноделием. Вы, Геза, живете здесь всего 370 лет. И все это время ведете себя возмутительно: проезжая мимо нашего поместья, всегда отворачиваете головы, таким образом выражая нам презрение. Это продолжается с тех пор, как первый ваш Геза купил поместье у наших добрых соседей Вуажье в 1634 году! Сначала вы проезжали мимо на каретах, повозках, лошадях, потом на велосипедах, машинах, мотоциклах, и всегда – всегда! – воротили нос от нас, Дюпре! Выскочки безродные, доколе?! – доколе будет продолжаться эта демонстрация возмутительного высокомерия?!» Ну, и далее письмо было выдержано примерно в том же тоне…

Рассказывая, магистр психологии с усмешкой объяснила моей знакомой: поместья обеих семей действительно граничат друг с другом, и как раз на том повороте, где дорога ведет мимо поместья Дюпре, слева открывается роскошный вид на виноградники Геза. Само собой, все проезжавшие здесь в веках Геза поворачивали головы и любовались своими владениями…

К чему это я рассказываю? К тому, что в жизни каждого чувствующего человека наступает, очевидно, момент, когда хочется вернуться к своим виноградникам. Тем более если твои предки их возделывали даже не 650, а пару тысяч лет назад. Я и вернулась.

А сейчас все больше задумываюсь над неявными, не поверхностными причинами своего кардинального поступка. Господи, да вы хоть можете осознать, что это такое: русскому писателю прыгнуть в иноязычную бездну?..

– Что запомнилось из первого знакомства с Землей обетованной? Может быть, какая-то сценка или диалог…

– Сценка… Диалог… Очень смешно звучит, знаете ли… Это все равно что попросить больного после тяжелого наркоза припомнить, во что была одета главная медсестра в приемном покое… Какая там сценка! Обморок, забытье, клиническая смерть… Мы ведь уезжали, повторю, в девяностом, навсегда, с потерей гражданства, обобранные

до исподнего советским государством, нищие буквально. (Помнится, по приезде в сумке у меня почему-то оказались трусы сына и трусы мужа – я в них завернула любимый гжельский чайник, с которым не могла расстаться. Так, с двумя парами трусов и гжельским чайником, мы начали новую жизнь.)

…Ну, грохнулись на эту землю, как вы там говорите, обетованную, поначалу здорово задницы отбили… Впрочем, обо всем этом я ведь пишу и пишу в своих книгах.

А первое знакомство… Все очень странно. Прилетели в ноябре, ночью, лил страшный, какой-то вселенский дождь – разверзлись хляби небесные… Мы высадились из такси и побежали в гору, наверх, по каменным ступеням… Вбежали, совершенно мокрые, ошалевшие, в очень странную квартиру без прихожей – просто большая зала, каменные полы… Все как во сне. Вот в «Пророках» написано – «…и будете как во сне…».

В этой квартире жил с семьей брат моего мужа, тот, что уехал в Иерусалим за полгода до нашего приезда. Нас обсушили, напоили чаем и уложили в какой-то маленькой комнате со стеклянной дверью в патио.

А утром я проснулась от звука мягких шлепков по мячу. Открываю глаза и через стеклянную дверь вижу: в солнечном патио подпрыгивает резиновый мячик – упал с соседней верхней улицы, – весь район, как обычно в Иерусалиме, построен на горе. И оттуда сквозь прутья железной ограды в патио заглядывает рожица какого-то пацана. А над ним – глянцевое синее небо и лиловые цветы какого-то плюща на желтоватой каменной кладке соседнего дома. И окна домов какие-то театрально-полукруглые. Помню первую мысль: «Как-то все здесь слишком картинно…» Это после слякотного таможенного Шереметьева было довольно сильное впечатление… Я, как была, в ночной рубашке, вышла в патио, подобрала мячик и молча подбросила пацану. Он поймал и убежал…

– Вы росли в Ташкенте, значит, еще до Израиля знали восточный мир?

– Ну, все-таки не стоит путать Среднюю Азию с Израилем. Это распространенное и глубокое заблуждение, продиктованное первым впечатлением от израильского солнца и золотого купола мечети на Храмовой горе. Нет, здесь – Средиземноморье, это совершенно другое мироощущение, другие принципы отношения к жизни, другое отношение к женщине – а это, как известно, главный показатель цивилизованности общественного сознания. К тому же эту страну строили выходцы из России, Украины, Польши, Германии. Кстати, годов до пятидесятых, до приезда миллиона евреев из стран арабского Востока, к женщине обращались не иначе как «пани».

Я бы скорее сравнила Ташкент и, например, Иерусалим не по признаку «восточности», а вот по этому вавилонскому смешению языков, лиц, характеров, традиций. По освещению, по южной пылкости, по невротичной подвижности реакций… По некой доминанте, которую я назвала бы «домашностью жизни». С тобой – хочешь ты этого или не хочешь – любой на улице может вступить в контакт, затеять беседу, причем на любую тему.

Однажды зимой я возвращалась в Иерусалим из Хайфы, где выступала. Стою на остановке в ожидании автобуса, рядом со мной – небольшой такой старичок, клетчатая щегольская кепка на лысине. Поймал мой взгляд, подмигнул и говорит:

– Вы слышали – в Иерусалиме снег? Хотел бы я посмотреть на их рожи!

– Артур Шопенгауэр писал: «Каждая нация насмехается над другой, и все они в одинаковой мере правы». Ваше мнение – так ли это?

– Конечно, правы. Но пророки рождаются в недрах тех наций, которые могут посмеяться над собой, своими вождями, своими табу. К своим безобразиям и глаз острее, и душа нетерпимее.

– Что Вас раздражает в Израиле, что врачует раны, нанесенные эмиграцией?