Теплый сентябрь
Шрифт:
Парни набросились на суп, а Леша ел неторопливо и прямо чувствовал, как от мясного настоя сила вливается в него, и не торопился как раз потому, что сила должна равномерно впитываться всем организмом.
Ребята быстро заглотнули свой суп и стали кидать косяка на тарелку Леши, но поняв, что Леше делиться нечем, стали смотреть на кастрюлю с пшеном.
— А каша-то прет, — сделал открытие Кося, увидев, что крышка сама поднимается.
— Много бросил, — сказал Леша.
— Ништяк. Больше и выйдет.
— Так ведь прет, —
— А мы будем кашу ложить в тарелку, а она пусть и дальше прет, — предложил Зуб.
Так и сделали.
Леша попробовал кашу.
— Нормально, Григорий!
— Отлично, Константин! — подхватил Зуб.
Леша оставил себе на завтра грамм тридцать масла, остальное разделил на три части.
— А давайте в кашу сахар, — предложил Кося.
— А на чай? — удивился Леша.
— Так ведь много.
— Губенку раскатал! А на утро мне? — возмутился Леша.
Косе стало стыдно за свое нахальство, и он сказал:
— Ладно, я чай без сахара.
И вот они, покрякивая от восторга, лупили кашу.
— А каша-то прет! — сказал Кося.
— Прямо как в сказке про кашу, — сказал Леша.
Но парни не откликнулись — они, видать, не слышали про такую сказку.
И они сделали второй заход, бросив в кашу остатки масла. Правда, того, что выделил Леша. И снова крякали и прихваливали, но уже скорее от восторга, что они вольны. Ну, сидят в комнате, лопают от пуза, и никто им не мешает.
— А каша-то прет! — снова сказал Кося.
И тогда они вычерпали кашу до дна кастрюли и залили кастрюлю водой, так покончив с неисчерпаемой этой кашей.
И были сыты, без масла каша шла туго, но и бросать еду несъеденной было не в их правилах, и тогда Леша в порыве необъяснимой щедрости разделил на три части масло, оставленное на завтра.
— Ну, Ляпа, ты даешь! — восхитился Зуб.
— Это да! — подхватил Кося.
Потом они отвалились от стола, пыхтя, с кухоньки перешли в комнату и плюхнулись на кушетку, не снимая обуви. Тут-то воля и чувствовалась особенно, что вот плюхнулись в обуви.
— Да, а чай! — вспомнил Зуб.
— Может, варенье какое есть, — вздохнул Леша.
— Губенку раскатал!
— А я видел банку из-под варенья, — заметил Кося.
— Точно. Стоит в углу, — обрадовался Зуб. — Мы водой зальем — отсохнет.
И они залили водой двухлитровую банку из-под прошлогоднего варенья, и Зуб болтал банку до тех пор, пока варенье не отлипло от стенок. И они пили чай с очень далеким привкусом клубники, и еще было по куску мягкой булки — ну, кайф, ну, кайф, ну, пир на весь мир.
А потом, очень уж довольные вечером и друг другом, расстались. Кося с Зубом легли на пол и уставились в голубой экран, а Леша пошел домой.
А дома-то сеструшка родная, Галинка ненаглядная!
— A-а, явилась — не запылилась, — поприветствовал ее Леша. И сразу пошел в наступление: — Ну, Галька, ну, гадина, ты чего трешку
— Пенсия через три дня, — так это презрительно отбила наскок Галя.
— Мечтать не вредно!
— Наш срок через три дня, — уже зло сказала Галя.
— Мечтать не вредно! — повторил Леша. И сразу взвился: — А эти дни как вертеться?
Тогда Галя поковырялась в кошельке, достала рубль, смяла его презрительно в кулаке и запустила комочком в Лешу, норовя, зараза, в лицо попасть.
Леша полез под стол доставать закатившийся шарик.
Ласково расправил его.
А Галя достала еще рубль и таким же манером, как и первый, запустила в брата. Но Леша был готов к броску и шарик поймал.
— Нормально, — сказал он удовлетворенно. — Вот все честно. Пенсия через три дня, — проворчал он, передразнивая сестру.
Хотя все правда — пенсия через три дня. Им за отца положено шестьдесят семь рублей семьдесят шесть копеек.
К слову, Борис Григорьевич, пробивая Леше талоны, спросил про пенсию. Леша сказал — столько-то рублей, столько-то копеек. Борис Григорьевич записал — 67 рублей. Но Леша добавил — и семьдесят шесть копеек. Тот внимательно посмотрел на Лешу и дописал — 76 копеек.
Да, так пенсию приносят на мать. И нужен ее паспорт.
А матери может в этот день и не быть. Нужен обязательно Леша. Потому что женщина, разносящая пенсию, Леше доверяет деньги под документ матери, а Маше и Гале, нет, не доверяет.
Учится плохо, из класса в класс переползает с большим скрипом. Стоит на учете в детской комнате милиции — однажды попалась при облаве, дышала клеем «момент». В школу ходит рывками: походит-походит, а потом на несколько дней пропадает. Матери побаивается и при ней ночует дома. Когда же матери нет, живет у своего дружка Гены, хоккеиста городской юношеской команды.
Вообще-то Галю Леша не очень-то любил. Нет, конечно, любил, но также и презирал — всегда плохо учится. Вот Машу — да, Машу Леша любил, он ею даже восхищался. Ну, говорил себе, когда Маша дома, то вроде и светлее становится. А потому что веселая и красивая. И брата любит.
И за это он Маше все прощал — и то, что она не хочет учиться и работать, и то, что болтается неизвестно где.
А Гале — нет, Гале он ничего не прощал. Так ей всегда говорил — хиленькая, а туда же, тебе только и нужно, что хорошо учиться, ты ведь маленькая, трудную работу делать не сможешь, так выучись. Нет, туда же, школу мотает, на «моменте» попалась. Ну, не дура ли — ростом чуть выше Леши, а травит себя «моментом» и сигаретами?
К Маше он относился почти как к матери, а Галя была ему ровней. Он мог ее ругать, воспитывать и заставлять учиться.