Теранезия
Шрифт:
И его отец…
Он не имел права испытывать их так, заставляя выбрать между презрением и прощением. И сколько бы оправданий они для него не нашли, сколько бы сострадания не высказали, в конце концов это не имело бы никакого значения. Он не хотел их воображаемых благословений, он не хотел никакого похожего на правду сострадания. Он хотел лишь невозможного: вернуть их.
Он сел на землю и заплакал.
Прабир добрался обратно до пляжа, пока еще не стемнело. У него пропало желание умирать, обезболить себя до несуществования.
Но жить, он должен жить с болью от того, что совершил, а не с надеждой на то, что это когда-нибудь пройдет.
Часть шестая
13
Грант провела следующее утро, извлекая ткани из сохраненных бабочек, а затем секвенируя их ДНК. Даже при том, что белок Сан-Паулу зашифровал некоторые его части, можно было, используя генетические маркеры, восстановить правдоподобное фамильное дерево, используя серийные номера в качестве хронологии.
Одно Прабир угадал правильно: ген Сан-Паулу изменился. Собственный белок постепенно перезаписывал его: хотя белок двадцатилетней давности казалось должен вносить более тонкие изменения от поколения к поколению, чем современная версия. Это добавило новый поворот в процесс конвергенции: по крайней мере, у бабочек сама трансформация оказалась предметом последовательных улучшений. Чтобы не делал белок Сан-Паулу, чтобы производить свои на удивление благотворные мутации, со временем изменения, которые он внес в свой собственный ген, позволили ему выполнять весь процесс намного эффективней.
Грант опубликовала в сети исторические данные, упомянув заслуги Радхи и Радженды Суреш. Затем она приступила к работе со спящими взрослыми особями — брала пробы для анализа РНК-транскриптов. Им можно было не беспокоиться о недостатке образцов — помимо тех шести, что сорвал Прабир, все пойманные ими взрослые особи перешли в то же состояние.
Прабир сидел и наблюдал, как она работает, помогая, чем мог. Возможно, из-за того, что он начал постепенно понимать, что именно она сделала для него в кампунге, ее лицо казалось, стало добрее, а поведение — мягче. Как будто он наконец-то научился понимать диалект языка ее тела, как раньше привык к ее незнакомому акценту.
Вечером, после ужина, они сели на палубе лицом к морю и, слушая музыку, обсуждали, как закончат свое путешествие. Если только новости из Лозанны или Сан-Паулу, которые они получат утром, не сообщат обратного, то, по их мнению, они собрали все необходимые данные для подпитки исследований мутантов в обозримом будущем. Они присоединяться к экспедиции на день или два, чтобы лично сравнить заметки, а потом Грант отправится на Сулавеси, чтобы вернуть взятый в аренду корабль. Прабир пока точно не знал, хочет ли он отправиться с ней в Амбон. Это будет зависеть от приема, который ему окажет Мадхузре.
— Что ты собираешься ей сказать? — спросила Грант.
— Я не знаю. Я не могу сказать ей то, что сказал вам. Я не могу отравить ей жизнь. Но я больше не хочу врать ей. Я не хочу пичкать ее историей о том, что приехал сюда, чтобы уберегать ее от травмы.
Грант бросила на него сердитый взгляд.
— Тебе разве не приходило в голову, что это все еще может быть правдой? У тебя может быть больше одной причины, чтобы делать что-то.
— Я знаю, но…
— Не позволяй этому разрушать все, — оборвала она Прабира. — Не позволяй лишить тебя вещей, которыми ты можешь гордиться. Ты, что, искренне веришь, что никогда больше не попытаешься защитить ее, только потому,
— Если не попытаюсь, — жестко ответил Прабир, — значит я, по крайней мере, не раб своих генов.
Глаза Грант сузились.
— И это для тебя важнее?
На мгновение Прабир подумал, что потерял ее, что его слова оказались непростительными. Но она добавила сухо:
— По меньшей мере, в достаточно плохом фильме, где ты можешь оказаться, так принято.
— Если у вас такое представление о плохих фильмах, — сказал он. — Значит, вы жили в тепличных условиях.
Он протянул руку и погладил ее по лицу тыльной стороной ладони. Она не отрывала глаз от него, но ничего не сказала. Он действовал почти бессознательно, чувствуя, что прав, но будучи почти готов к тому, что на поверку его инстинкты окажутся ложными, но она ни поощрила, ни отвергла его. Он вспомнил, как она смотрела на него, в ночь прибытия; тогда он подумал, что это не значит ничего, но сейчас словно пелена упала у него с глаз.
Прабир наклонился и поцеловал ее; они сидели, прислонившись к стенке кабины, и было трудно развернуться к ней прямо. На мгновение она застыла, а потом ответила на его поцелуй. Он провел ладонью по ее руке. Ее кожа пахла удивительно; от ее запаха теплая волна пробежала по его телу. Канадские девушки в школе пахли нейтрально и бесполо, как младенцы.
Прабир провел рукой по ее спине под футболкой, и, остановившись внизу, притянул ее к себе. У него уже началась эрекция, он чувствовал там свой пульс. Он положил руку ей на грудь. Ему надо было избавиться от любых зрительных образов, он боялся, что если начнет рисовать картины в голове, то сразу же разрядится. Он не должен ни о чем думать, не должен ничего планировать: пусть их движет вперед внутренняя логика действия.
Грант неожиданно отстранилась, высвобождаясь из его объятий.
— Это плохая идея. Ты это знаешь.
Прабир смутился.
— Мне показалось, вам этого хотелось.
Она открыла рот, чтобы возразить, но сама же остановилась.
— Это так не работает, — сказала она. — Я верна Майклу шестнадцать лет. Я готова сидеть и говорить с тобой всю ночь, но я не собираюсь переспать с тобой, лишь бы тебе полегчало.
Прабир уставился в палубу с лицом, горящим от стыда. Что он только что сделал? Это что, была неуклюжая попытка выразить благодарность, и он думал, что она примет ее без малейшего стеснения?
— Послушай, — мягко сказала она. — Я на тебя не сержусь. Мне надо было остановить тебя раньше. Мы можем просто забыть об этом?
— Ага. Конечно.
Он посмотрел вверх. Грант печально улыбнулась и сказала:
— Не придавай этому большого значения. У нас все было в прядке до сих пор и дальше все будет в порядке. — Она поднялась. — Но, я думаю, нам обоим стоит отдохнуть.
Она наклонилась и пожала ему плечо, а затем отправилась в каюту.
Когда погас свет, Прабир опустился на колени на краю палубы и эякулировал в воду. Он положил голову на поручень, чувствуя неожиданно холодный ветер с моря. Видения ее тела мгновенно исчезли; теперь казалось очевидным, что на самом деле он никогда и не желал ее. Все произошло из-за временной путаницы между дружескими чувствами, которые она проявила в кампунге и тем фактом, что он не касался Феликса уже, казалось, целую вечность. Ему не приходило в голову, что, он, возможно, разучился жить в воздержании, что после девяти лет ему уже не так просто вытерпеть две или три недели.