Терновая цепь

Клэр Кассандра

Вернувшись в апартаменты, Джеймс обнаружил гостиную в том же самом виде, в каком ее оставил, как будто обитатели номера еще не вставали. Двери обеих спален были закрыты. Покачав головой, он подошел к двери Мэтью и постучал. Не получив ответа, он постучал сильнее, и на этот раз из недр спальни донеслось неопределенное мычание.

– Завтрак, – крикнул он и услышал страдальческий стон. – Вставай, Мэтью. Нам надо поговорить. – Его голос прозвучал резко и неприязненно, хотя он вовсе не намеревался грубить другу.

Раздался какой-то глухой

стук, потом треск, что-то рухнуло, и примерно через минуту Мэтью рывком распахнул дверь и, моргая, уставился на Джеймса. Выглядел юноша ужасно, и Джеймс подумал, что тот, наверное, вернулся в отель под утро. Он догадался о возвращении Мэтью, увидев на полу под дверью небрежно брошенное пальто и пару пустых бутылок рядом с ним. Очевидно, он пришел уже после того, как Джеймс уснул, то есть очень поздно. Сам Джеймс лежал на диване без сна, как ему показалось, несколько часов, в полном отчаянии, уставившись в темноту. Прежде чем отправить его через Портал в гостиницу, Магнус похлопал его по спине и пожелал удачи – но, как выяснилось, удача отвернулась от него.

В одно мгновение Джеймс лишился двух самых дорогих ему людей.

В конце концов он все же задремал, но спал плохо. Если ему и снились сны, Джеймс ничего не помнил; только какой-то непрерывный шум. Странно, подумал он, это было еще хуже, чем мрачные сны, которые насылал ему Велиал прежде. Шум отдаленно походил на рев морского прибоя, но был неприятным, и в нем слышался звон металла; тогда, во сне, Джеймс представил себе, что это кричит его разбитое сердце, и только он может слышать его пронзительный вопль, полный боли.

Мэтью со вчерашнего вечера не переодевался, на нем был тот же алый бархатный жилет под цвет платья Корделии, но одежда была измята и покрыта пятнами. В комнате царил жуткий беспорядок. Чемодан был перевернут, одежда вывалена на пол; грязные тарелки и пустые бутылки были разбросаны по ковру, словно осколки стекла и битой посуды, которые выносит на берега Темзы после отлива.

Глаза у Мэтью были красными, волосы спутались.

– Вообще-то, я спал.

Он говорил как автомат, без возмущения, без злобы.

Джеймс сосчитал про себя до десяти.

– Мэт, – заговорил он, – нам нужно возвращаться в Лондон.

Мэтью привалился к косяку.

– Ах, вот оно что. Вы с Корделией возвращаетесь в Лондон? Тогда счастливого пути, или надо говорить bon voyage? Ты расторопный парень, Джеймс, но, с другой стороны, я сбежал с поля боя, так что тебе было проще. – Он потер глаза рукавом в попытке стряхнуть сон. – Я не буду драться с тобой за нее, – сообщил Мэтью. – Я еще не совсем утратил чувство собственного достоинства.

Джеймс подумал, что в этот момент Кристофер, Томас или Анна развернулись бы и ушли. Когда Мэтью пребывал в воинственном настроении, что случалось очень редко, лучше было оставить его в покое. Но Джеймс никогда не бросал Мэтью, даже когда друг становился невыносим.

Он заметил, что у Мэтью слегка дрожат руки, догадался, что ему больно и плохо. Он должен был крепко обнять его и сказать, что все будет хорошо, что он любим и нужен друзьям.

С другой

стороны, что он, Джеймс, мог сейчас сказать, чтобы утешить своего друга? «Корделия любит тебя?» Три слова вонзались ему в сердце, как шипы. Три слова, в истинности которых он не мог быть уверен. Джеймс не знал, что чувствует Корделия.

Он потер виски. Начиналась головная боль.

– Все не так, как тебе представляется, Мэт, – произнес он. – Нет никакого «поля боя». Если бы я знал, что ты неравнодушен к Корделии…

– Тогда что? – хрипло перебил его Мэтью. – Что бы ты сделал? Не женился бы на ней? Женился бы на Грейс? Потому что, Джейми, я вот этого никак не могу понять. Ты любил Грейс несколько лет – любил ее даже тогда, когда сближение казалось тебе невозможным. Любил ее… как же там у Диккенса было? «Без поощрения, без надежды, наперекор разуму, собственному счастью и душевному покою» [23] .

23

«Большие надежды», пер. М. Лорие.

– Я никогда ее не любил, – сказал Джеймс. – Я заблуждался.

Мэтью обмяк; казалось – вот-вот, и он сползет по стене на пол.

– Хотелось бы мне в это поверить, – пробормотал он. – Потому что твое поведение не очень-то красиво выглядит, Джейми. Как только Корделия бросает тебя, ты приходишь к выводу, что не можешь без нее жить. Насколько я понимаю, никто так никогда не делал, а? Не бросал тебя. Тебя всегда все любили. – Он произнес это равнодушным тоном, как будто повторял общеизвестную истину, и Джеймсу стало не по себе. – За исключением Грейс. Вероятно, именно поэтому ты уцепился за нее, вот что я думаю. И зря – мне кажется, она вообще не способна на любовь.

– Мэтью…

Джеймс ощутил на руке тяжесть серебряного браслета, хотя прекрасно знал, что эта вещь сломана и обломки лежат в его доме на Керзон-стрит. Он хотел возразить, объяснить, что ни в чем не виноват, но как он мог сделать это, если до сих пор ничего не сказал Корделии? Он по-прежнему считал, что она должна узнать первой. А мысль о разговоре с ней, о том, что он станет объектом ее жалости, была ему невыносима. Пусть лучше его ненавидят, чем жалеют, – пусть его возненавидит Маргаритка, Мэтью, хотя ему становилось худо, когда он представлял себе, что его ненавидит парабатай…

За спиной у него раздался какой-то грохот и звон, будто со стола упала и разбилась лампа. Обернувшись, Джеймс увидел, что в стене гостиной возник Портал.

В номер шагнул Магнус в полосатом костюме. Он-то, разумеется, выглядел безупречно и, критически оглядев Джеймса и Мэтью, стряхнул невидимую пылинку с лацкана пиджака.

Соседняя дверь открылась, и появилась Корделия в дорожном платье. Она уставилась на Магнуса в изумлении.

– Магнус, – прошептала она. – Я никак не ожидала… То есть, я хочу сказать, откуда вы узнали, в каком отеле и в каком номере мы живем?