Терновая крепость
Шрифт:
Дюла было обрадовался, но тут в хижину проник солнечный луч, и, оглядевшись, он почувствовал, что их жилище нуждается в солидной уборке, и притом немедленной.
Ведь завтра приезжает Бела!
Он тотчас же встал. Его немного пошатывало, и он даже губу закусил от боли, но все-таки перебросил через плечо полотенце. Нет, он не хочет, чтобы Матула увидел его в таком жалком состоянии.
По воде то тут, то там плыли еще пучки заплесневелого сена, но Дюла очистил вокруг себя воду и погрузил в нее свое измученное тело.
— Ой-ой-ой!. —
Однако прохладная вода сделала свое дело. Вскоре он уже почти не чувствовал боли при движениях. Легкие волны нежно гладили его по лицу.
«Здорово я себя лечу!»
И Плотовщик действительно хорошо себя вылечил. Когда он залез в лодку, то хоть и чувствовал еще боль, но она уже не казалась нестерпимой. Дюла немного позагорал на утреннем солнце, а когда заметил дымок, поднимающийся над их хижиной, то в желудке у него громко заурчало.
Когда Дюла вернулся, Матула возился со своей знаменитой доской.
Мы ее хорошенько отчистим, — сказал старик, поглядывая на доску. — Но прежде всего — завтрак. Хороша была вода?
Хороша! — ответил Дюла.
Он потянулся и даже не подумал о том, что всего неделю назад он в ответ на этот же самый вопрос сказал бы: «Дядя Герге, когда я проснулся..» И дальше последовала бы пятиминутная тирада о том, как он проснулся, какую испытывал боль во всем теле, потом о героическом купании (еще три минуты) и наконец: «Но сейчас я так себя чувствую, точно заново родился!»
И вместо всего этого только лишь:
— Хороша! И я голоден, дядя Герге. В последнее время мне все время хочется есть.
— Да уж слышу.
Плотовщик даже немного покраснел, потому что в животе у него заурчало. Впрочем, у Дюлы только одна щека по-девичьи зарделась; правая же половина лица оставалась суровой, припухшей и синей.
Как только сучья в костре начали потрескивать и над ними взвились язычки пламени, Матула нарезал хлеб и стал его поджаривать.
— Хлеб-то наш маленько заплесневел. Не заметил?
— Нет.
— Поэтому сначала его нужно поджаривать. Не забудь взять с собой рюкзак. Скажи Нанчи, чтобы она лучше пропекала хлеб. И вообще пусть лучше пришлет две маленькие булки, чем одну большую.
— Тетя Нанчи рассердится.
— Может, и рассердится. Но лучше уж если она полчаса посерчает, чем мы есть будем всю неделю заплесневелый хлеб… Вот и готово. Бери ломоть и подержи сало над огнем так, чтобы оно на хлеб капало. Возьми соль и зеленый перец.
Потом они молча принялись за завтрак. Только сухари похрустывали на зубах. Плотовщик чувствовал, как его охватывало приятное ощущение ленивой сытости.
Матула сложил свой перочинный нож и поднял голову.
— А-а!..
— Вороны! — привстал Дюла и достал бинокль. — Они еще далеко, но словно кого-то
— Давай спрячемся, — предложил старик, потому что можно было уже разглядеть, как отдельные вороны проносятся между деревьями.
— Смотрите туда!
В этот момент оттуда, где стояли высокие редкие березы, взлетел орлан-белохвост. Если он не повернет, то пролетит рядом с хижиной. Матула и Плотовщик так плотно прижались к земле, как дранка одна к другой на крыше.
— Ой! Какой большой! И в когтях у него вроде бы какое-то Животное. Щенок!
— Вряд ли, — шепотом отозвался Матула. — Орлан редко залетает в деревню.
— Лиса! Лисенок! — возбужденно воскликнул Дюла.
— Ага! Теперь и я вижу. Лисы в эту пору шелудивые — болеют. Гигантская птица была уже не более, чем в пятидесяти метрах от них. Вороны же поднимали страшный гвалт, будто прося помощи у двух людей.
«Видите? Каррр-карр! Или вы не видите? Он тащит ее, уносит, и нам ничего не достанется! Карр-каррр!»
— Какой огромный! — прошептал Дюла и снова взялся за бинокль. — Я и не подозревал, что он такой большой!
— Да, красивая, большая птица, — проговорил Матула. — Сейчас он летит к своему дереву.
— И тут же слопает лису?
— Думаю, у него нет холодильника. Ну, а теперь поесть мы уже поели, на орла тоже полюбовались, выходит, не грех и к уборке приступить. Давно пора!
— Конечно, — с готовностью поднялся Дюла. — Скажу честно: для Кряжа я с удовольствием займусь уборкой.
— Вот и хорошо, — кивнул старик. — Только не забудь ужо захватить из дома два одеяла для гостя. Ну что ж, приступим.
Через несколько минут поляна вокруг хижины уже смахивала на разграбленный разбойниками склад ярмарочных товаров, зато внутри хижина была совершенно пуста.
— Сначала займемся постелями. Пошли за сеном.
— Дядя Герге, вы уже были здесь? — спросил Дюла, заметив свежие следы.
— Был.
У стога Плотовщик понял, зачем ходил сюда Матула. Под небольшую копну сена были подсунуты две свежевырубленные жерди.
— Иди, берись поудобнее и поднимем.
Плотовщик обрадовался, что они сразу отнесут все сено, однако рукам его не очень понравилась эта затея.
— Ну как, донесешь? — спросил, отдуваясь, шедший впереди Матула.
Если недолго нести, то да.
А мы можем и передохнуть. Скажи, когда устанешь.
Но Дюла не сказал, и усталость его прошла как раз в тот момент, когда они опустили сено на землю. Потом дядя Герге обмел в углах хижины паутину и выгнал наружу несколько ос.
— Только вас еще тут не хватало! — проворчал он.
Однако осы не сразу смирились с выселением и сделали еще несколько попыток вернуться в дом.
— Любят они гнездиться в камышовых крышах, — сказал Матула, выгоняя их. — А мне так не по душе, чтобы они тут обитали, черт бы их побрал! Вы с Белой как ляжете? Рядом?