Территория войны. Кругосветный репортаж из горячих точек

Бабаян Роман Георгиевич

Сняв все снаружи, мы решили войти в здание. У нас были с собой аккредитационные удостоверения, которые выдавали всем журналистам. Мы решили сыграть на том, что они зелёного цвета — цвета знамени пророка. Показали их охраннику на входе — он не успел толком разглядеть, но зелёный цвет сыграл свою роль, и мы беспрепятственно проникли в здание. Обстановка там была очень странная. Сразу бросилось в глаза несколько молельных комнат — по две-три на каждом этаже. В кабинетах за компьютерами сидели те самые ребята с бородами и в халатах, чем-то занимались. При этом почти все они были с оружием — это, напоминаю, в европейской

стране! Казалось, что наша группа находится где-то на Ближнем Востоке. Около получаса мы ходили по коридорам, заглядывая в двери, пока на нас не обратили внимание. Как только услышали, что журналисты, сразу выпроводили без лишних слов. Но мы были довольны, что увидели боевиков под крышей саудовского гуманитарного фонда своими глазами.

В логове моджахедов

Наступил следующий день. Мы двинулись в город Маглай. Надо сказать, что Босния представляет собой настоящий слоёный пирог. Едешь по дороге, видишь надпись: «Добре пошли до Республики Србской!», то есть «Добро пожаловать в Республику Сербскую!» — это практически самостоятельное сербское государственное образование в составе Боснии и Герцеговины. Буквально через двести метров — селение с мечетью — мусульманская территория. И такое чередование всю дорогу.

Но практически все населённые пункты от Сараева до Добоя принадлежали мусульманам. Одним из них был город Маглай. Из разговоров с местными журналистами и российскими дипломатами мы уже знали, что искать лагерь моджахедов надо в его окрестностях, в районе деревни Донья Бочинья.

И вот мы в Маглае. Крошечный городок. В центре огромная мечеть турецкого типа — это её мы потом показали в первых кадрах фильма. За столиками уличных кафе люди неторопливо пьют кофе, лениво листают газеты и журналы. Размеренная жизнь глухой провинции. Никто никуда не спешит. Невозможно поверить, что где-то рядом, в нескольких километрах отсюда, моджахеды совершенствуются в искусстве убивать.

Мы изучали карту и знали, что этот городок надо проехать насквозь по главной улице, никуда не сворачивая. За ним начинаются селения, разделённые рекой Босна, по имени которой и названа страна. По одну сторону реки сербские деревни, по другую — хорватские. Хорваты живут в своих домах по сей день, а от сербов остались только названия населённых пунктов.

Здесь ещё раз стоит вспомнить, насколько странным выглядело государство Босния и Герцеговина. Кроме уже упомянутой мной Республики Сербской со столицей в Баня-Лука там довольно много хорватских поселений с давней историей. Главный хорватский город — Мостар, который также разделён рекой на две стороны. Так вот на одной стороне реки официальной валютой являются боснийские динары, на другой — хорватские куны. Вот такой местечковый суверенитет, независимость всех от всех.

Но вернёмся к нашей дороге. Первым же населённым пунктом за Маглаем была деревня Донья Бочинья. Справа, за рекой — хорватское село, видна колокольня католического костёла.

При въезде в Донью Бочину первое, что мы увидели, была лесопилка. Жужжит циркулярная пила, лежат штабели брёвен, пахнет стружкой. Всё бы ничего, обычная сельская картина. Но сразу бросилось в глаза, что все, кто работает на лесопилке, — арабы. Мы ещё не знали в тот момент, что запомним эту лесопилку на всю жизнь.

Навстречу нам идут по улице женщины. Все они… в паранджах.

Лица закрыты волосяными сеточками. У меня вновь возникло ощущение, что я где-то в пригороде Багдада или Кабула, только не в Европе. Экзотика! Только тревожная.

Мы проехали деревню насквозь. Буквально в двухстах метрах от нее увидели ещё одно село с табличкой, где написано название на сербском языке. Собственно, от этого села только одно название и осталось. Все дома разрушены, никаких признаков жизни. Видимо, во время войны здесь шли жестокие бои и за прошедшие пять лет никто ничего не восстанавливал. Потом мы часто наблюдали в бывших сербских сёлах такую печальную картину.

Остановились в чистом поле. Вышли из машины, стали совещаться. В любом случае надо снять видеоряд, или, как у нас говорят, картинку. При этом мы понимали, что арабы работать в деревне нам не дадут. Значит, надо что-то придумать.

Думали-думали, в конце концов я предложил ребятам такой ход:

— Возвращаемся в село, я выхожу из машины и стараюсь завязать разговор с кем-нибудь из моджахедов. Пока я буду заговаривать ему зубы, оператору надо снять как можно больше. В первую очередь, конечно, людей. В их паранджах и арабских халатах. Если мы даже просто покажем такую картинку и скажем, что это снято в Боснии, этого уже будет достаточно. Только снимай так, чтобы никто этого не заметил.

Так и решили. У первого же двора я увидел мужчину лет сорока уже не в арабской, а в афганской национальной одежде — халат, шаровары, паколь — афганский берет, который чаще называют масудовкой. Я много раз бывал в Афганистане и определил всё это сразу.

Мы, все впятером, вышли из машины — я, Андрей Бинев, оператор и его ассистент, водитель. Я вежливо поздоровался с мужчиной на арабском языке. Он молчит. Я повторил то же приветствие на турецком — молчит. Тогда я перешёл на фарси — язык персов и афганцев. Молчание. Никакой реакции. Непроницаемое лицо. Я в растерянности вытаскиваю пачку сигарет, закуриваю. И тут мой немой собеседник вдруг произносит на чистом сербскохорватском языке: «Забраньено пушенье» — «Курить здесь нельзя». Лёд тронулся.

Я сразу вежливо закивал, потушил сигарету. Заговорил на сербскохорватском языке.

— Добар дан. Мы представляем российское телевидение, готовим фильм о ситуации в Боснии, о том, что было до войны и что теперь, после войны. С кем здесь можно поговорить на эту тему, кто у вас старший?

Пока я всё это произносил — всего за несколько секунд, нас внезапно окружила толпа людей. Арабы и афганцы. Их было человек двадцать, а может быть, и тридцать. Как из-под земли выросли. Один сразу бросался в глаза — про таких говорят: «Рожа конкретного убийцы». Потом, когда мы монтировали фильм и вспоминали эту сцену, прозвали его между собой «Мясником».

Он что-то истошно выкрикивал, таращил глаза, скалил зубы и первое, что сделал, подойдя к нам, — вырвал из рук оператора кинокамеру. Потом мы услышали: «Пасоши, пасоши. Паспорта! Паспорта!» Пришлось отдать документы. Больше нам никто ничего не говорил, но один из них отошёл в сторону и стал на арабском языке по рации кому-то объяснять, что в деревне появились какие-то странные люди, то есть мы.

Я понял, что сейчас должен кто-то приехать. Вокруг нас шум, все кричат, что-то друг другу доказывают. Нам ничего не оставалось, только ждать.