Террор гладиатора
Шрифт:
Понятно, поэтому, стремление наших силовиков просто стереть с лица земли поднимающие голову против диктата Москвы республики. Огнем и мечом всегда действовали те, кто хотел подчинения, а не дружбы, рабского пресмыкания а не сотрудничества. Огонь мы уже увидели, осталось дело за мечами...»
– Подпись там есть? Под этой статейкой?– хрипло спросил Коробов.
– «Наш корр. из Казани Д. Мусаев.»
– Ну, блядь! – Коробов сжал кулак, словно уже держал Д.Мусаева за горло.
– Не горячись, – Герасимов положил ему руку на плечо. – Уверен, что нет в Казани никакого Д.Мусаева. Все это изготовлено в Москве... Я бы знал обо всех этих «акбузатах»... Иначе... Иначе я завтра же увольняюсь из органов к ебеной матери!
Несмотря на внешнее спокойствие, Герасимов тоже нервничал. И очень сильно нервничал. Им кто-то бросал вызов – наглый, дерзкий, и... и глупый!
Никитин выдернул газету из рук Ландсберга. Потряс ею в воздухе.
– Все остальное – вариации в том же духе. На телевидении – вообще, пиздец! Они уже привезли пленки оттуда и каждый час гоняют в информационных выпусках одну и ту же песню: мы с вами – гангстеры, лесной пожар – наших рук дело, вспоминают 37-й год и Малюту Скуратова. Все это на фоне мертвого леса, обгорелых трупов, сгоревших домов... Знаете сами: как эти суки умеют показывать. Короче – из нас делают козлов отпущения. И таких собак на нас навешают – мало не покажется. Ты, Герасимов, херню не гони – уволится он из органов. У тебя теперь одна дорога – под трибунал. Если ты не разберешься в ситуации и не расставишь все на свои места. И это я говорю не только для тебя. Это – для каждого из нас. Какая-то сука использует наш с вами излюбленный прием – подставляют нас вместо того, кто все это затеял. Нам с вами дали по морде. Теперь наш ход. Сидеть на жопе мы с вами не можем. Сожрут. Нам нужно действовать, и действовать активно. Коробов поедет туда. Разберется на месте, есть ли там на самом деле эти экстремисты, о которых пишут газеты... И чтобы нюхал там как собака! Везде сам! Никому не доверять! Террориста этого... что лес поджег, найдешь. Хоть под землей. И привезешь мне сюда, я у него узнаю, кто это все придумал... Герасимов здесь останется. Ты мне нужен в Москве, здесь тоже работы – до хера. Теперь ты, Ландсберг. Подготовишь мое выступление на брифинге для этих шакалов. Расставишь акценты. Упор на то, что мы всех выведем на чистую воду. Только не перегибай, чтобы они меня на московские дела не сбили. На это я не готов отвечать. Лепи откровенно: мы, мол, вышли на след поджигателя, в поволжье работают опергруппы, в ближайшее время мы его возьмем и покажем на ТV. И он сам во всем признается перед телекамерами. Вот все это и слепи, как-то там половчее...
Никитин тяжело вздохнул.
– Идите. Работайте. И чтобы об отдыхе никто не думал, пока не найдем... А мне надо с Герасимовым еще потолковать по московским делам.
Он подождал, пока Коробов с Ландсбергом вышли и повернулся к Герасимову.
– Что-то слишком уж знакомое развитие событий, Гена, – сказал он задумчиво. – Очень похожий сценарий мы применили когда-то в Сальвадоре. Я сам взорвал тогда гидроэлектростанцию на трассе Сан-Сальвадор-Сан-Мигель. Романовский сидел в редакции и диктовал прямо в набор обращение к народу от имени мифического «Патриотического фронта», в рядах которого «состояло» к тому времени пять человек и все они были офицерами КГБ. Затем мы сделали ответный ход – уже от имени правительства. Опять-таки я сам мотался по этой стране, которая если и больше Москвы, то, уверяю тебя, не на много, и поджигал поля этой чертовой кукурузы. А за мной гонялись карабинеры из правительственной полиции, считавшие, наверное, меня сумасшедшим. Романовский поднимал истерику в прессе и на телевидении, заражая сальвадорцев прокоммунистическим психозом, а сами коммунисты жались по углам и выжидали, чем все это окончится. А когда поняли, что дело выгорит, вылезли и «возглавили» Патриотический фронт, в который вдруг, за один день, записалась вся страна. Знаешь, Гена, тон этой статьи, которую читал Ландсберг, мне показался, почему-то очень знакомым... Как будто ее Романовский писал, хотя я знаю, что этого быть не может. Потому, что Романовский умер.
«Потому, что я своей рукой всадил в него две пули, что ему еще оставалось, – добавил Никитин, но уже, конечно, не вслух.
– Забудь про статью, Никитин, ее не Романовский писал. Мы с тобой его гроб несли, если помнишь. Все статьи одинаково пишутся. Главное – идея. Если ты вспомнишь, кто тогда, в Сальвадоре, разработал план операции, может быть мы что-то и поймем.
– Разрабатывали втроем, – видно было, что Никитину доставляет удовольствие вспоминать свои былые подвиги, – Романовский, я и Володька Крестов. Романовский убит, я перед тобой сижу, а Крестов... Он в Афгане остался. Навсегда. Его на куски разорвало вместе с президентской охраной, когда мы брали дворец Амина... Это я видел своими глазами... Хотя
Глава четвертая.
Майора госбезопасности Владимира Крестова не разорвало на куски во дворце Амина, как считал Никитин. Он сам готовил тот взрыв, сам полез под него в нужное время, но он слишком хорошо знал расположение зарядов, чтобы лезть в такое место, где его могло разорвать на куски. Ситуация была идеальная чтобы совершить, наконец, то, что он задумал уже давно. Он просто занял присмотренное заранее безопасное укрытие, а когда взрывом, который Никитин, действительно видел своими глазами, аминовских охранников изуродовало до неузнаваемости, надел на какой-то торс с оторванной головой свой медальон, который тысячу раз видели и Никитин, и Романовский. На опознание у них была минута, не больше, потому, что нужно было двигаться дальше, вглубь дворца – работа прежде и превыше всего.
А Владимир Крестов, «погибший» при взятии дворца Амина, бесследно растворился в афганских горах. «Майор Крестов» и в самом деле – умер, перестал существовать. Просто тот, кто прежде носил это имя, отказался от него, похоронил его в своей памяти. И прозрачную границу с Пакистаном в районе Хайберского прохода переходил не Крестов, а заштатный репортер маленькой чикагской газетенки Грегор Джонсон, которого по мутным волнам Кабула перевезли на утлой лодчонке через границу на пакистанскую сторону всего за полсотни американских долларов.
В Пешаваре и Равалпинди было слишком много сотрудников советской внешней разведки, которых Грегор Джонсон хорошо знал в лицо, и которые его знали тоже слишком хорошо. Правда, под другим именем. Но кто из них обращал внимание на имя человека! В их и его работе имя было что-то вроде верхней одежды... Поэтому Джонсон поспешил на юг, в Хайдарабад, откуда благополучно из Пакистана отбыл, но не в свой родной город Чикаго, как можно было бы ожидать, а во всемирный «бордель» Сингапур, в котором затерялся и обезличился как окурок на городской свалке. Один из известных сингапурских хирургов, имевший на окраине города маленькую, но обставленную по последнему слову техники клинику, мог бы рассказать о сложной пластической операции, которую провел он над чикагским репортером, но его никто не спрашивал. Никого не интересовал Грегор Джонсон, поэтому никого не заинтересовало его исчезновение.
А еще через пару месяцев Сингапур покинул мало похожий и на покойного Владимира Крестова и на неизвестно куда девшегося Грегора Джонсона польский, судя по его документам, подданный русского происхождения Казимир Красовский, напралявшийся в город Варшаву и, по прибытии, растворившийся в нем без следа.
А через некоторое время в Москве появился человек, чрезвычайно осведомленный в делах, подробностей которых не знали даже очень крупные фигуры московского криминального мира. Он появлялся в местах настолько законспирированных, что о них знали два-три человека в Москве, как считали их обитатели, и вел разговор настолько серьезно, что к нему прислушивались серьезные люди. А когда он пресек пару попыток выведать каналы, по которым он получает информацию, и отправил на тот свет двух киллеров, о которых по Москве в определенных кругах ходила слава как о больших мастерах своего дела, его оставили в покое, поняв, что с ним придется считаться.
У него не было имени. Он жил подпольно, предпочитая не оставлять никаких следов во внешней жизни. А доступ к материалам текущего архива комитета госбезопасности, избранные места из которого он скопировал, воспользовавшись предоставившейся в свое время возможностью, давал ему настолько хорошее знание жизни подпольной, что он чувствовал себя в этой среде как рыба в воде. Он никому не перебегал дорогу из действующих в Москве авторитетов. И это всем импонировало. Он предлагал такие идеи, и брался за такие дела, которые кроме него никого и никогда не заинтересовали, так как представлялись совершенно невозможными. А он брался и делал, пользуясь своей секретной информацией, и параллельно обрастая помощниками, никого из которых, впрочем, близко к своим тайнам не подпускал.
«Крестным» он стал лет через пять, когда окончательно определилась его ниша в московском криминальном мире – нечто вроде службы заказов в сфере обслуживания. Не было такой потребности, которую он не мог бы удовлетворить. Найти кого-то, или наоборот, спрятать. Организовать встречу и предоставить место для ее проведения. Помочь приобрести оружие, любое – от тривиального «макарова» до вертолета К-50, если бы, конечно, кто-то из московского криминалитета имел желание и, главное, финансовую возможность купить «Черную акулу».