Теряя наши улицы

Саттаров Эльдар Тханевич

Выпускники из 10 «Б» толклись на курилке, обсуждая, как и все вокруг, последние новости и своё туманное будущее. Прозвенел звонок.

— Это… пацаны… тут щеглы меня такой фигнёй загрели, — Адик вытряхнул из кармана пластмассовый патрон красного и белого цвета, открыл его и высыпал на ладонь маленькие белые таблетки. — Тарен короче. От которого галёники, прикольно тащишься, мультики смотришь. Будете?

В двоих закинулись Федян и Мурик — по три колеса каждый. Причём Федян, как водится, ушёл прогуливать, побродить где-нибудь один. А Мурик пошёл на уроки, поприкалываться под кайфом. Шёл урок геометрии, и все, вооружившись линейками и простыми карандашами, сосредоточенно чертили параллелипипеды и конусы, когда вдруг ни с того, ни с сего на камчатке послышалось нечто более громкое и сумбурное чем обыкновенная возня. Это Мурик раскидал учебник, тетрадки, баул по полу и вскочил посреди урока на парту дико озираясь вокруг. Весь

класс обернулся назад и застыл в немом удивлении. Три-четыре секунды Мурик, стоя на своей парте, напряжённо вглядывался в окно, поверх деревьев, за крыши дворов прилегающих к школе с южной стороны. Потом, с истошным воплем: «Пацаны, менты!!!», он прямо по партам, перепрыгивая через пригибащиеся в страхе головы своих одноклассниц и одноклассников, бросился вон из класса. Выскочив в коридор, он, кажется, распахнул окно и, выпрыгнув со второго этажа, дал дёру вглубь спасительных пампасов — подворотен района. Адик, отреагировал мгновенно. Он попросил разрешения у математички, Лидии Анатольевны, и с двумя другими одноклассниками пустился за Мурой вдогонку, чтобы он не натворил каких-нибудь бед, но того и след простыл. Они вернулись ни с чем. Мурик объявился только через день. Разумеется, ему пришлось писать объяснительную.

В тот же вечер они с Адиком обсуждали, сидя на скамеечках перед одним из подъездов, его непотребное поведение в компании нескольких щеглов со своего квартала, которых недавно сами же подтянули на «Каганат».

— Вот ты короче чудила, Мурик, — говорил Адик с едва заметной дружеской насмешкой. — Знал бы, что ты так буровить будешь, не дал бы тебе тех колёс.

— Ты, хорош подъёбывать, — отвечал Мурик. — Сам накормил меня этой хуйнёй. Предупреждать же надо конкретнее за такое.

— Ну ты расскажи хоть, чё там привиделось тебе. Где два дня шастал?

И Мурик начал пространно описывать странные, параноидальные видения, посещавшие его в тот день и свои похождения в мире грёз. Пацаны слушали его то пораскрывав рты, то ухохатываясь, когда общее внимание было вдруг отвлечено подкатившей машиной, новеньким «БМВ». В последнее время столицу буквально наводнила сельская молодёжь и выходцы из провинции, жаждущие присоединиться к криминальным сообществам, создаваемым в целях лёгкой наживы, как правило, на основе секций восточных единоборств, бывшими милиционерами и прочими подозрительными лицами. По всем понятиям в городе происходил беспредел.

— Эта, балашки, посмотрите за тачилой моей, — небрежно бросил нашим пацанам вышедший из автомобиля обезьяноподобный представитель мигрирующего крестьянства, напяливший на себя малиновый пиджак и чёрные очки, несмотря на тёмное время суток.

— А здесь стоянка запрещена, — не предвещавшим ничего хорошего голосом вкрадчиво ответил Адик.

— Как эта — стоянка запрещён? — искренне удивился тот, вертя головой.

— А вот так, — ответил Адик, медленно вставая со скамейки, нащупывая в кармане кастет и продевая пальцы в свинцовые кольца. — Не для мавров. Только для городских.

— Эээээээээй нах, — только и успел протянуть незадачливый гость столицы, перед тем как резко подскочивший к нему Мурик воткнул ему перо прямо в брюхо и сразу отошёл, уступив дорогу боксёру Адику, который мощным ударом тяжёлого кастета наотмашь повалил его на асфальт.

— Убивайте этого мавра, щеглы, — отрывисто скомандовал он, и, перемигнувшись с Муриком, начал ногами ломать скамейку. Отломав по доброй дубине, два друга стали крушить ими автомобиль пришельца. Пока молодёжь беспощадно запинывала истекающую кровью жертву, Адик с Муриком пинками, штафетами и камнями превращали новый «БМВ» в никому не нужный металлолом. Покуражившись вдоволь и попрыгав на машине «Каганатовские» разбежались.

На той же неделе в один из тихих апрельских вечеров, наши дворы окружила целая колонна чёрных «Мерсов», «БМВ» и роверов. Мурику повезло, потому что за несколько часов до этого, его повязали в соседнем дворе с палкой ханки, которую он прятал за околышем своей вечно надвинутой на глаза кепки. А вот Адика показательно пристрелили без лишних слов, в упор, на глазах у всего района. Ошалевшие от ужаса щеглы-новобранцы упали на мослы и умоляли рэкетиров о прощении, путаясь в слезах и соплях. Так, в агонии, умирал «Каганат», а вместе с ним и вся старая Алма-Ата. Так и закончились славные времена уличных банд.

III глава

Inglan

1

После драки с «Химзаводом» я какое-то время провёл в больнице с сотрясением мозга. Я почти ничего не видел, потому что заплыли оба глаза, и питался исключительно бульоном через соломинку, потому что не разлеплялись губы. Не хватало нескольких зубов. Когда ко мне понемногу начало возвращаться зрение, я мог вдоволь налюбоваться в зеркале на распухшее, как воздушный шарик, кроваво-фиолетовое

месиво, в которое превратилось моё лицо. Нет-нет навещали пацаны, одноклассники, загревали сигаретами, анашой. От них я узнал о смерти Мухи. Родители, конечно, были в шоке. После публикаций в газетах, они, вдруг осознали, что их сын уже давно вращается в какой-то потусторонней реальности, о которой у них раньше не было ни малейшего представления, а теперь появились представления искажённые. По примеру многих других семей, сразу после больницы меня отправили подальше от города, в одно из сёл в далёкой Северной Лавразии, практически в Сибири. Так что заканчивал школу я в глухом совхозе. Здесь я пару раз подрался с сельскими ребятами постарше, ревновавшими ко мне своих красоток, отстаивая честь города и всегда входя в отмах. В письмах из Алма-Аты, друзья писали мне, чтобы я держался, хоть я и один, и их нет рядом со мной, чтобы вписаться и постоять за меня. Сразу же по окончании школы я вернулся домой, чтобы поступать в ВУЗ. К тому времени я и сам уже твёрдо решил уйти из банды, а теперь, казалось, что достаточно было не возобновлять старых связей, да поменьше шляться без дела по району. Но чисто на подсознательном уровне к неизбежной встрече я всегда был готов, эта встреча просто пока откладывалась и висела над моей головой как Дамоклов меч судьбы.

Холодным осенним вечером прямо на скамеечке, где я курил у своего подъезда, меня накрыла толпа из восьмерых старшаков с деревянными дрынами и арматурой в руках. То, что в американских бандах считается ритуалом инициации, для меня стало церемонией выхода, выпускным вечерком так сказать. Без лишних разговоров я получил первый удар штафетом в затылочную часть головы, который, кажется, сильно раскроил мне кожу под волосяным покровом, и когда вскоре я уже оказался повержен на землю, я явственно и вплотную почувствовал приближение конца. Ей-богу меня бы запинали на смерть, если бы Султанбек вовремя всех не разогнал. Хоть он и был сильно пьян, как и все остальные, с ним одним можно было вести хоть какой-то диалог, он один мог и хотел со мной разговаривать. «С пацанами навсегда», сказал он мне на прощание. И старшаки ушли, растворившись в темноте туманного вечера, исчезли из моей жизни. Я же побрёл на ближайшую колонку в квартале от двора, чтобы сполоснуться. Когда я подошёл, я заметил, в тусклом свете фонаря, что вся куртка разбухла от тёмной влаги. Я снял её и начал выжимать. В каменный желобок колонки из куртки хлынула моя кровь. Моя расплата с районом. Во мне стойко росло зародившееся ещё во время гоп-стопов отвращение к этому повседневному насилию, бывшему тогда нормой жизни в Алма-Ате, к этой ничем неоправданной, бессмысленной жестокости, к садизму издевательств силы над слабостью.

Я поступил в ВУЗ почти сформировавшимся пацифистом и там ушёл с головой в учёбу. Все три вступительных экзамена я сдал на пятёрки. Мне понравилось открывать для себя новое, работать над рефератами и эссе, прирастать знаниями, культурно обогащаться. Внутри ВУЗ был чем-то вроде престижной спецшколы, Алма-Ата пацанская была в нём представлена лишь эпизодически, студенты знали о ней лишь понаслышке, словно они были из другого мира, и я постепенно начал отходить от прежней жизни. Можно сказать, что после нервного напряжения последних лет, я здесь просто отдыхал душой и расслаблялся. У меня сложились хорошие отношения с куратором моей группы, вчерашней выпускницей того же ВУЗа — мы с ней сошлись на почве интереса к французскому экзистенциализму.

Той же осенью, ещё во время первого семестра, я как-то застал в аудитории всех одногруппников поголовно занятых заполнением заявки на конкурс, по объявлению в газете, на участие в международной программе студенческого обмена. Ещё пару лет назад нам с Федяном перспектива путешествия за границу казалась невероятной. Я просто не поверил, что место в этом конкурсе может достаться простому смертному, и в итоге оказался единственным, кто такую заявку подавать не захотел. Тогда куратор, узнав об этом, попросила меня задержаться после третьей пары, и буквально заставила меня заполнить соответствующую анкету и сдать эту заявку, как все. Она сказала, что верит в меня и что у меня есть все шансы. Я всё сделал, всё заполнил, как надо подписал и со вздохом облегчения вышел на улицу. Каково же было моё удивление, когда через пару недель выяснилось, что я единственный из группы прошёл по конкурсу! Так, я смог впервые в жизни выехать за бугор, в Англию, на учебный курс в колледже с неполным пансионом. Англичане тогда уже сновали здесь повсюду, став пионерами инвестиционной деятельности и прочих видов экономической колонизации в Лавразии. Они даже придумали внешний вид денег для новообразованного государства. Из Алма-Аты в сторону Великобритании, с падением Железного занавеса, тогда устремились встречные потоки — сначала капиталы на счета в Сити, а за ними толпы нуворишей, представителей вчерашней партократии, бизнесменов и студентов, в число которых волей обстоятельств влился и я.