Теряя веру. Как я утратил веру, делая репортажи о религиозной жизни
Шрифт:
МЭНЛИ: Если бы в то время, когда вы были провинциалом, какой-нибудь священник открыл бы вам, что изнасиловал семи- или восьмилетнюю девочку в день ее первого причастия, затем отрезал ей голову, еще раз изнасиловал мертвое тело и зарыл его в лесу — а вы знали бы, что родители и полиция ищут ребенка, — вы бы сообщили об этом властям?
САНДБОРГ: Видите ли, ничто из того, что сказано или как-либо иначе узнано в ходе «Раскрытия совести», не должно передаваться третьим лицам. МЭНЛИ: То есть вы не сообщили бы в полицию?
САНДБОРГ: Не сообщил бы.
Сандборг, президент Университета Сиэтла, заявил также, что никому не сообщил бы об
МЭНЛИ: Если бы университетский священник открыл вам, что серийно насилует студентов... вы сообщили бы об этом главе службы безопасности Университета Сиэтла?
САНДБОРГ: Я бы немедленно уволил его из университета и отстранил от всех должностей.
МЭНЛИ: Понятно. Но вы сообщили бы властям — службе безопасности Университета или полиции Сиэтла?
САНДБОРГ: Нет.
При одном из последующих допросов Сандборга, снова коснувшись вопроса о «Раскрытии совести», Мэнли потерял самообладание. «У меня не укладывается в голове, — воскликнул он, — как можно было так извратить устав Игнатия и его духовные упражнения: превратить их в инструмент укрывательства извращенцев!»
Гнев Мэнли ощущается и в тексте допроса отца Уильяма «Лома» Лойенса, бывшего главы аляскинских иезуитов. Лойенс заявил под присягой, что сексуальное насилие над детьми не причиняет эскимосам такого вреда, как детям других народов, поскольку среди коренных жителей Аляски якобы царит «сексуальная распущенность».
МЭНЛИ: Мне хотелось бы узнать ваше мнение — мнение человека, хорошо понимающего местных жителей. Какое влияние могли оказать на этих мужчин, на этих мальчиков сексуальные преступления, совершенные священником?
ЛОЙЕНС: Видите ли, в культуре атабасков[7] принято достаточно свободное отношение к сексу. Вообще говоря, надо сказать, что американская культура, испытавшая сильнейшее влияние протестантизма, ко всем этим вещам относится намного строже и непримиримее, чем коренные жители Америки, в данном случае атабаски. Приведу пример. Мне много раз случалось разговаривать, на улице или где-то еще, с женщиной, держащей на руках младенца-мальчика, — и я видел, как она, разговаривая со мной, берет в руку его половые органы и играет с ними, к огромному его удовольствию. У них действительно другое отношение к этому. Мальчики постарше учат сексу девочек помоложе, или девочки постарше — мальчиков помоложе, и так далее. Очень большая разница. Можно назвать это «распущенностью», но, как антрополог, я должен сказать, что это просто другая культура.
МЭНЛИ: Отец, я вас спрашиваю о другом. Мне хотелось бы знать ваше личное мнение как священника или как антрополога: какое влияние, положительное или отрицательное, могло оказать на этих мальчиков то, что отец Конверт их растлевал? ЛОЙЕНС: Когда вы говорите, что он их «растлевал», что вы имеете в виду?
МЭНЛИ: Я вам скажу, что я имею в виду! «Приходи ко мне, переночуй у меня. Утром будешь прислуживать на богослужении. А пока что я залезу к тебе в штаны, схвачу тебя за член и за яички, может быть, доведу до семяизвержения, а тебе двенадцать лет, или десять, или восемь, или всего шесть; а потом поведу тебя в ванну и сам буду тебя мыть, и ты почувствуешь, как мой эрегированный член, член священника, упирается тебе в спину, а тебе восемь или десять лет»! Вот что я имею в виду, отец.
ЛОЙЕНС: Ах это! Что ж, по крайней мере, теперь
МЭНЛИ: Счастлив, что все эти увлекательные подробности теперь известны и вам. Так как же вы думаете, какое влияние это могло оказать?
ЛОЙЕНС: В культуре атабасков лет 30—40 назад — или когда это произошло, не знаю, вы ведь не указываете сроки, — это оказало бы меньшее влияние, чем, например, в Фэрбенксе или в Спокейне.
Рвение Мэнли и его команды экспертов обогатило его фирму, а жертвам насилия священников помогло получить многомиллионные компенсации. Однако для самого Мэнли цена побед оказалась высока.
— Представьте себе: каждый день вы находите людей со вспоротыми животами, — говорит Мэнли. — Работа у вас такая. Вы вправляете обратно вывалившиеся кишки, зашиваете раны и ищете мясника, который это проделывает. Дела о сексуальном насилии священников очень на это похожи: только вместо вспоротых животов и кишок — раненые души и хлещущие через край эмоции. А вы пытаетесь как-то все уладить. Эти люди уже взрослые, но вы имеете дело с искалеченными детьми.
— Моя жизнь трещала по швам, и я все спрашивал себя: а как же сами эти священники и епископы? Как они могут жить, словно ничего не произошло?! Священник вонзает нож в ребенка; епископ отмывает нож от крови и кладет туда, откуда священник легко сможет снова его достать. Чтобы такое творить, надо быть чокнутым ублюдком! А они это делают холодно, расчетливо. И ничего. Все нормально. А мы во время освящения [т. е. Евхаристии] должны этих людей принимать in persona Christi — видеть в них самого Христа?!
За пять лет нового тысячелетия Мэнли набрал — при росте в шесть футов — более 75 фунтов, а давление его подскочило до угрожающих высот. По ночам, не в силах заснуть, он коротал время со «старым другом Джеком Дэниелсом». Уныние и ярость, которые испытывал Мэнли, едва не разрушили его идиллическую семейную жизнь в Корона-дель-Мар на берегу Тихого океана. Его жена — яркая женщина, в колледже игравшая в баскетбол, впоследствии работавшая в Госдепартаменте, свободно говорящая на нескольких языках, все чаще заговаривала о разводе; ухудшились отношения и с четырьмя детьми, особенно со старшими девочками-подростками.
— Я был в таком состоянии, что срывался на них из-за любого пустяка, — рассказывает Мэнли. — А когда мы поехали в отпуск в Италию, я по утрам просто не мог себя заставить встать с постели. Настолько мне было худо.
Однажды, проезжая по шоссе Пасифик-Коуст близ Сан-Клементе, он вдруг представил себе, ярко и в деталях, как приставляет к виску «глок» 45-го калибра и вышибает себе мозги. Мысль о самоубийстве напугала Мэнли; он бросился к психотерапевту. Несколько лет психологического консультирования, по его словам, помогли ему спасти свой брак, восстановить отношения с детьми и избавиться от гнева, пожирающего его изнутри.
Лишь в одном терапевт оказался не в силах ему помочь — не смог спасти его веру.
Впервые Мэнли понял, что теряет веру, в 2001 году, во время допроса Нормана Макфарленда — бывшего епископа Оранжского на покое, ключевого свидетеля в деле Райана Ди Мария. Войдя в зал, епископ достал и положил перед собой четки и молитвенник. Точно такими же четками и молитвенником пользовалась мать Мэнли, но у нее четки были истерты, а молитвенник истрепан и зачитан почти до дыр. У Макфарленда же эти священные предметы выглядели новенькими, словно он никогда ими не пользовался.