Теряя веру. Как я утратил веру, делая репортажи о религиозной жизни
Шрифт:
— Я понял, — рассказывает Мэнли, — что эти четки и молитвенник — просто реквизит.
Его подозрения подтвердил и дальнейший разговорс епископом, в ходе которого тот сообщил, что «рано созревшая» 15-летняя девочка может стать для священника искушением, которому невозможно противиться.
МЭНЛИ: Верно ли, что вы подходили к проблеме по-разному в зависимости от того, совершил ли священник сексуальное преступление против трехлетнего ребенка или против семнадцатилетнего подростка?
МАКФАРЛЕНД: Да, здесь есть разница.
МЭНЛИ: В чем она заключается?
МАКФАРЛЕНД: Насколько мне известно, специалисты считают, что педофилия [неизлечима].
МЭНЛИ: А как насчет пятнадцатилетней девочки?
МАКФАРЛЕНД: Это тоже очень дурной поступок.
Но,
К 2003 году, когда стали известны аляскинские преступления, Мэнли уже знал, что утратил веру.
— Когда все это началось, — говорит он, — я думал, речь идет о греховности нескольких священников. Но ни в одном случае, по которому я работал, я не встретил ни одного клирика, который бы поступил правильно.
Ни одного! Не все они дурные люди — но ни одному из них не хватило мужества поступить так, как надо.
— Если ты католик, тебя с детства приучают к мысли, что священник — образ Христов, а ты — грешник.
С малых лет тебе внушают безграничную веру в священников и строгость к себе. И вдруг ты понимаешь, что для них ты просто дойная корова! Из тебя выжимают деньги, по твоей спине взбираются к карьерным высотам. И все. А все эти разговоры: «Мы приведем твою душу на небеса» и так далее — просто маскировка. Когда до тебя это доходит — это как удар наотмашь, это по-настоящему валит с ног.
Однажды утром, в 2006 году, Мэнли снял с шеи изящный «чудесный медальон» — популярный католический символ, якобы созданный в XVIII веке святой Екатериной Лабур по указанию Девы Марии. «Все, кто носит такой медальон, будут получать великую благодать», — будто бы сказала Святая Дева. Свой «чудесный медальон» Мэнли получил во втором классе, в день своего Первого Причастия. На обороте его выгравированы слова: «Я католик. Пожалуйста, пригласите священника». Он надел этот медальон семилетним мальчиком и никогда не снимал.
— Он был частью меня, — рассказывал Мэнли. — Снять медальон — для меня это был знак, что все кончено, окончательно и навсегда. Я просто больше не мог. Мне было очень грустно; но это стало для меня началом освобождения, эмоционального и духовного.
Журналистам не положено смешивать профессиональные отношения с дружескими. Во время католического секс-скандала я завязал тесные профессиональные контакты с людьми по обе стороны баррикад, однако никогда не переходил грань: не делился с ними собственными мыслями и переживаниями. (С одним человеком в церкви мы стали друзьями; но, когда это произошло, я сообщил об этом редакторам и перестал о нем писать.) О том, что Джон утратил веру, я почти ничего не знал. Лишь несколько лет спустя, уже перестав писать о религии, я узнал, что он прошел путь, очень схожий с моим, — путь тяжелых переживаний, ссор с близкими, разочарований, обращения за помощью к психологам... и, наконец, потери веры.
Однако сейчас, в 2004 году, когда мы с Джоном сидели в ресторане, он был для меня только информантом. Я знал его как бесстрашного и упрямого противника церкви. Однако сейчас, сидя за столом, он с трудом выдавливал из себя рассказ о том, что увидел на Аляске. И, еще не закончив ужин, я понял: об этой истории стоит написать.
Через несколько месяцев вместе с фотографом «Таймс» Деймоном Уинтером я летел на западный берег Аляски, чтобы своими глазами увидеть, что там произошло. Я чувствовал, репортаж получится что надо; но еще более привлекало меня то, что это будет последняяглава, последняя нерассказанная история о католическом секс-скандале — рассказ о том, как священники-растлители проникли в один из самых отдаленных уголков мира. Вот почему, несмотря на резонные опасения, охватывавшие меня при мысли о морозе, от которого не спасет ветровка с капюшоном,
Оказавшись в Анкоридже, первым делом я отправился в магазин RЕ1 и накупил на полторы тысячи долларов разного арктического снаряжения. Затем встретился с Джоном Мэнли, его помощником Патриком Уоллом и Кеннетом Руза, анкориджским адвокатом, защищающим интересы коренных аляскинцев, пострадавших от насилия католических священников и миссионеров.
Руза — бывший федеральный следователь по преступлениям на сексуальной почве, мягкий человек, влюбленный в природу, ввязался в борьбу с Католической церковью фактически случайно. Оставив госслужбу и занявшись частной практикой, он создал юридическую фирму и искал для нее работу. В руки к нему попал документ, на который у другого адвоката попросту не нашлось времени. Некий коренной аляскинец заявлял, что в детстве его изнасиловал католический священник. Это обвинение заинтересовало Руза — ведь сексуальные преступления были его специальностью. Он занялся этим делом. Обнаружил еще семерых жертв того же священника. Диоцез Фэрбенкс предложил каждому пострадавшему по 10 тысяч долларов. В Лос-Анджелесе обычная компенсация такого рода составляла 1,6 миллиона; таким образом, Католическая церковь изначально оценила сломанную жизнь юпика[8] примерно в одну сотую от жизни лос-анджелесца. Руза не сдавался и в конце концов выбил из церкви многомиллионную компенсацию. В тесном мирке юристов Аляски он приобрел известность как адвокат, специализирующийся по делам о сексуальном насилии священников. Новые жертвы пошли к нему, сперва — тоненьким ручейком, затем — потоком. Число их все росло; тогда Руза связался с Мэнли, о котором прочитал в Интернете, и попросил помощи.
Вместе мы прилетели в Ном — последний город, за которым начинаются эскимосские селения. В крохотном аэропорту Нома пересели на самолетик со страшно тарахтящим пропеллером: на нем нам предстояло через полтора часа достичь острова Святого Михаила. Наш пилот носил старинный кожаный летный шлем; кустистая седая борода его торчала во все стороны. Я принял ативан для успокоения нервов и старался дышать не слишком глубоко. В лучах холодного зимнего солнца, стоящего низко над горизонтом, я смотрел вниз, но видел лишь бескрайние просторы замерзшего Берингова моря, похожего на комковатое белое одеяло. Отправляясь на север, я почитал кое-что по истории Католической церкви на Аляске и понимал, что мы действительно летим на край земли, куда совсем недавно пришла цивилизация.
Первая миссия иезуитов на западе Аляски появилась в 1886 году. Поначалу христиане не нашли в этом суровом краю множества новообращенных. Тысячи лет эскимосы, охотники и собиратели, следовали Йюуйяа-рааку — «пути человеческому». Юпики верили, что их древние предания и верования имеют власть оберегать людей от бурь, голода и болезней. Только в 1900 году, когда эпидемия гриппа уничтожила более 60% коренного населения Аляски, христианство обрело здесь популярность. Перед смертельным вирусом эскимосские шаманы оказались бессильны, и целые деревни начали обращаться в новую веру буквально за один день.
В наши дни римско-католический диоцез Фэрбенкс занимает две трети Аляски; однако в этом суровом краю, размерами превышающем Техас, лишь 41 церковь и 24 священника. Иезуиты, по-прежнему составляющие штат диоцеза, именуют Аляску «труднейшим миссионерским полем в мире!» — это определение, вместе с трогательными снимками эскимосских детишек, красуется на их рекламных плакатах, призывающих помочь ордену материально.
Мы сделали круг над продуваемым всеми ветрами островом и сели на узкой полоске земли, в нескольких милях от поселка Святого Михаила и его 370 обитателей. В потрепанном и проржавевшем «форде-пикапе» без задней передачи ждал нас деревенский старейшина Томми Чимук. Мы погрузились в кузов грузовичка, прижались друг к другу, чтобы спастись от стужи, и Томми повез нас в деревню.