Тесей. Бык из моря
Шрифт:
Она припала ко мне со слезами:
– Я не перенесу этого. Каждый раз, когда ты прыгаешь, сердце мое словно пронзает меч. А теперь мне станет в тысячу раз хуже. Я заберу тебя с Бычьего двора, и пусть думают, что хотят, ведь я – воплощенная богиня.
Все это прозвучало настолько по-детски, что я даже улыбнулся. Впрочем, мне стало понятно: ей даже в голову не приходило считать себя подобной богине. Просто таков был старинный титул, соответствующий ее обязанностям и сану. А священные обряды превратились в игру или какую-то дворцовую условность. Она не поняла, почему
– О, птица моего сердца, – проговорил я, – ты не можешь забрать меня оттуда. Я посвятил себя богу и отвечаю за своих людей. Если они выходят на арену, выхожу и я.
– Но это же… – Она вовремя остановила себя и продолжила: – Просто обычай обитателей материка. У нас на Крите уже около двух веков царей не приносят в жертву. Вместо царя мы вешаем на дерево куклу, и Матерь Део не гневается.
Жестом руки я изобразил знак, отгоняющий зло. Темные глаза, в глубине которых мерцало отражение пламени, по-детски проследили за движением моей руки.
– Ты предложил себя в жертву, и Матерь отдала тебя мне, – сказала она.
– Все мы ее дети. Но Посейдон вверил мне этих людей. Он сам говорил со мной, и я не могу их оставить.
Она протянула руку к бычку-талисману, доставшемуся мне от коринфянина, который я не снимаю, даже когда остаюсь без одежды, и перебросила назад – на спину.
– Твои люди! Шестеро юношей и семь девушек! Это не народ для того, кто достоин править царством.
– Но лишь после того, как я докажу, что сумею спасти их. Несколько человек или целая толпа – какая разница для того, кто отдал себя в руки бога?
Она отодвинулась, чтобы заглянуть мне в лицо, не выпуская прядь волос на затылке, как будто я мог куда-то убежать.
– Теперь и я в руках богини, – проговорила она. – Богиня любви, владычица голубок, поймала меня и наделила любовным безумием, которое зазубренной стрелой застряло в моем сердце. Когда я пытаюсь ее извлечь, жало уходит еще глубже. Мать звала меня критяночкой, я ненавидела эллинов и их голубые глаза. Но богиня любви сильнее меня. Впрочем, я знаю, что она хочет мне добра и прислала тебя сюда, чтобы ты стал Миносом.
Я лишь глядел на нее, ощущая, что ужас сковал мои уста. Но глаза ее оставались невинными, я не видел в них ничего, кроме восхищения мной. Наконец я произнес:
– Повелительница, но ведь здесь правит твой отец.
Она погасла, словно дитя, не понимающее, что оно натворило.
– Он очень болен, – отозвалась она, – и у него нет сына.
Теперь я все понял. Но мой ум не мог так быстро справиться со столь важной мыслью.
– Что с тобой? – спросила она. – Почему ты глядишь на меня, словно увидел змею?
Она лежала на боку, маленькие складочки на талии заливали мягкие тени. Я осторожно погладил их.
– Прости меня, маленькая богиня. Я чужой в ваших краях; в Элевсине, когда я шел бороться, меня вела царица.
Она поглядела на мои волосы в своей руке, потом на меня и сказала без гнева, но с удивлением:
– Ты такой варвар. Няня говорила мне, что у вас едят непослушных детей. Я так люблю тебя, мне даже больно от моей любви.
Потом
– Быть может, у него действительно нет сына, ему лучше знать. Но наследник у царя есть.
Свет лампы вычертил на ее лице острые тени.
– Я ненавижу его. – Я вспомнил, как она глядела на Астериона в храме над разбившейся табличкой. – Я всегда ненавидела его. Когда я была ребенком, мать всегда бросала меня, когда он приходил. У них были свои секреты. Она осмеивала меня и звала маленькой критяночкой, однако ему ничего не говорила, хотя Астерион был вдвое темнее меня. Когда она умерла, на похоронах я до крови расцарапала себе щеки и грудь, но мне пришлось зачесать волосы на глаза, чтобы никто не увидел, что в них нет слез.
– Значит, ты знала тогда?..
– Знала не зная, как бывает с детьми. Отец – молчаливый человек, он редко разговаривал со мной. Но я понимала, что, перешептываясь по углам, придворные смеялись над ним. Я даже полюбила его. – Она запустила пальцы в постель. – И я знаю, кто убил его. Я знаю это. Знаю.
– Но ты же сказала мне, что он болен?
– Он мертв, – отвечала она, – умер еще при жизни. Уже больше года никто не видел его лица. Теперь же он вовсе не покидает свою комнату. И выйдет из нее лишь на смертном одре. – Помолчав, она проговорила: – Поклянись сохранить эти слова в тайне, сделай это сам – я не сумею поклясться за тебя.
Я принес клятву, и она сказала:
– Он – прокаженный.
Слово это, как бывает всегда, холодным кольцом коснулось моей плоти.
– Тяжелая хворь. Но ее посылают боги.
– Нет. Ею можно заразиться от другого прокаженного, от его вещей. Так говорят врачи. Узнав, что отец болен, они раздели и осмотрели всех его приближенных. Но тела их были чисты. Я сама решила, что виновато колдовство или проклятие. Но он вспомнил, как более года назад потерял с пальца кольцо, которое носил каждый день. Оно отсутствовало почти месяц, а потом обнаружилось там, где его прежде не могли отыскать. И отец опять надел эту вещь. Пятна начались под кольцом.
История эта показалась мне слишком невероятной.
– Если среди челяди есть предатель, он мог бы просто отравить царя, ведь так быстрее. Прокаженные живут долго, если их не лишают пищи и крова. – Про себя я удивился, почему Минос сам не вернулся к богу, узнав о своей болезни. – Астериону придется ждать, и, быть может, не один год. Есть и более надежные способы.
Она ответила:
– Он и выбрал самый верный из них. Если бы отец был столь откровенно умерщвлен и Астерион провозгласил себя Миносом, началась бы война. Царские родственники не потерпели бы этого. А так он понемногу захватил власть в свои руки; одних подкупал, других запугивал. Сначала, когда отец мой рассылал свои приказы, им еще повиновались. Но теперь они ни до кого не доходят, а начальник его телохранителей купил себе новое поместье. Можно только гадать, кто служит Астериону, но спрашивать об этом опасно. – Помедлив, она добавила: – Он и так правит как царь.