Тесные комнаты
Шрифт:
– Я отомщу и за тебя тоже.
– пообещал Сидней, опускаясь на колени.
– Прости меня, Браен, прости, я был привязан к тебе всей душой... Если ты меня сейчас видишь Браен, откуда-нибудь с обрыва небесной выси или из глубины бездонной пропасти, благослови меня, Браен, и дай мне силы... Аминь.
Он отправился дальше, но пошел не прямым путем, а сделал крюк еще в четыре мили.
День был бесцветным и зябким: высоко над головой Сиднея орлы отрешенно описывали в небе однообразные круги, а соколы, черные вороны и простое воронье, как водится, оглашали округу своими инфернальными негодующими криками, создавая впечатление,
– Если и не сейчас, то когда-нибудь я все равно найду в себе силы через это пройти.
Сидней обратил взор в небесную высь, которая неожиданно прояснилась и перестала осыпать землю весенним снегопадом.
"Я соглашусь отдать ему любой долг, который, как он считает, за мной имеется, но я не потеряю чести. Прежде, чем к нему пойти, надо все как следует обдумать. Я не должен потерять честь. Может быть, я его и убью. Но прежде я скажу ему: "Если я годами поступал с тобой несправедливо, салотоп (в деревне Роя так долго называли этим словом, что Сидней в конце концов уже не мог именовать своего врага иначе), как, насколько я знаю, ты утверждаешь, то тогда я готов за это поплатиться, но и с тебя самого причитается расплата за то, что ты сделал Браеном и с Гаретом. Мы оба должны рассчитаться друг с другом."
Но потом, остановившись и снова поглядев ввысь, которая стремительно загромождалась тучами - гигантскими, непроглядными, набухшими ледяным дождем, что ровно накрапывал, стекая ему по губам и мокрому подбородку, Сидней произнес, обращаясь к той части неба, где осталось похороненным солнце: "но ведь я собственноручно убил Браена".
И тогда, наперекор своим ранее сказанным на суде диким словам "я не жалею о содеянном", Сидней впервые в жизни по-настоящему понял какая страшная лежит на нем вина и какая глубокая скорбь теперь всегда будет в его сердце.
Это заставило его впервые взреветь от раскаяния - то было сухое, лишенное слез рыдание, надорвавшее его грудь с такой силой, что казалось, у него разлетятся ребра и переломится позвоночник.
Его стон спугнул в небо черных воронов и простое воронье.
– Прежде, чем я сделаю еще шаг на во владения того, кто... того, кто...
– и не решившись закончить, Сидней повернул обратно в сторону особняка Уэйзи.
До дома он добрался поздно вечером. Ирен уехала, однако весь особняк светился огнями, как будто там в самом разгаре шел выпускной бал.
Сидней рухнул на потрепанную фиолетовую кушетку, испокон веков стоявшую в прихожей и снял шляпу с которой лилась вода. Волосы у него были теперь почти такими же длинными, как у точильщика ножниц, только он не завязывал их в хвост розовым шнурком. Чтобы легче дышалось, Сидней ослабил ремень, хотя он и без того сделался ему велик на несколько размеров, потому что Сид все время худел и мускулы его укреплялись, как будто он, сам того не ведая, вставал во сне и колол дрова, или поднимал над головой жеребят или бычков.
– Ты сделал это, Сидней?
– услышал он голос, конечно же принадлежавший Гарету. Тот
– Ты убил его? Если ты вдруг раздумал, то знай, что я - нет.
– Сейчас поднимусь и расскажу, - отозвался Сидней, чуть ли не рыча.
Наверху, в их комнате, Сидней попытался обнять Гарета, однако юноша, которого он, как ему казалось, любил сильнее всех на свете, порывистым движением сбросил с себя его руки.
– Не смей меня трогать до тех пор, пока он не будет гнить в земле, понял?... По мне, так ты вообще с ним заодно. С чего, спрашивается, ты убил Браена? И почему я угодил в аварию с поездом?... Все это его рук дело, хотя как знать, может и твоих тоже...
– Господи, Гарет, мне больно, что ты даже подумать о таком можешь... Тем более слышать от тебя такие слова...
– Слова! С тобой вообще все без слов ясно. Ты тупица. Ты такое пустое место, что тебя не даже как обосрать не придумаешь. Я проклинаю тот день, когда тебя увидел и запал... А теперь послушай хорошенько, - вскричал Гарет, схватив любовника за горло, - или ты прикончишь этого сучьего выродка, или чтобы ноги твоей больше в этом доме не было. Уяснил?
– И в порыве ярости, может быть не специально, юноша плюнул Сиду в лицо.
Сидней поднял было руку, чтобы оттереть плевок, но сразу уронил, даже не коснувшись того места.
У Гарета вырвался короткий, глубокий стон.
– Ну, допустим, я убью его. И что это даст?
Гарет теперь избегал смотреть Сиду в лицо, отчасти потому , что оно было все мокрое с той стороны, куда попал плевок.
– Я скажу тебе, что это даст, - снова начал Гарет, - с его смертью рухнет проклятье, которое он наслал на мой дом. - Юноша произнес эти слова, казалось, немного успокоившись, но вдруг резко взмахнул руками, так что Сидней невольно отдернулся, решив, что сейчас последует удар, однако вместо этого Гарет вытер ему лицо шейным платком, какие носят рабочие.
– Будь покоен. Я отправлюсь к нему первым делом с утра.
– Ну-ну, я так и слышу как ты горишь желанием. Ах ты ничтожество.
– Гарет вновь маниакально повысил голос.
– Ненавижу тебя снова и снова. Я каждый день жалею, что с тобой спутался. Ты был мне ненавистен даже в постели. На кой вообще ты тут сдался? Что ты тут делаешь? Мне ты точно больше не нужен. Я теперь здоров, если вообще когда-то был не в себе. Да и кого бы не переклинило, врежься он в поезд и окажись единственным, кто выжил, да что там говорить, лошадей у меня, и тех не осталось, только пара разбитых кляч вроде тебя, и виноват во всем этом ты. Так что разделайся с ним и не тяни резину, черт тебя дери, иначе я сам разберусь с вами обоими... Ведь откуда мне знать, что вы с ним не снюхались... Говори, ты с ним заодно? Если нет, то чего ты так побледнел?
– Потому что я тебе уже тысячу раз повторял - все дело в том, что ему нужен я. Он преследует меня всю жизнь. Я ведь рассказывал тебе. Я могу думать только об одном человеке: о нем. Но я согласен. Я сделаю как ты хочешь, хотя после того, как с ним будет покончено, ты тоже берегись...
Сидней развернулся чтобы уйти и уже почти дошел до двери, но тут "хозяин" окликнул его:
– Слушай, сядь на минутку, ладно?
– Мне больше нечего добавить, Гарей... Я тебе все что мог, сказал... Завтра я пойду к нему.