Тэтчер и тэтчеризм
Шрифт:
После всех этих бесед Тэтчер, видимо, стало ясно то, что, даже если ей и удастся победить, это будет, скорее всего, пиррова победа и она уже будет другим лидером, другой, расколотой партии. В случае же вероятной победы Хезелтайна осуществится то, чего она более всего опасалась.
Хотя почти все средства массовой информации отмечали ту или иную роль, которую сыграл в этот решающий момент муж премьера Дэнис Тэтчер, которому в свою очередь советовал повлиять на супругу Уайтлоу [358] , есть все основания полагать, что свой выбор она сделала сама, еще находясь в здании парламента. Главным вопросом для нее после возвращения в Лондон и проведенных со своими коллегами бесед стал уже, судя по всему, не вопрос о том, сможет она победить или нет, а вопрос, что даст ей и ее партии эта победа. Представляется, что именно пришедшее к ней в этот день отчетливое понимание всей ситуации и подвинуло ее на столь нелегкое для нее решение.
358
Согласно сообщениям печати лорд Уайтлоу якобы нашептал на ухо Денису Тэтчер что-то вроде следующего: "Взгляните на все это с точки зрения
В девять вечера Тэтчер вернулась в свою резиденцию на Даунинг-стрит, где целых четыре часа работала над своей речью в парламенте в назначенных на следующий день дебатах по вотуму недоверия правительству, внесенному лейбористской оппозицией в связи со сложившейся ситуацией. Только в 2 часа ночи она закончила свои дела и отправилась спать. На следующий день, как обычно, она проснулась в 6 часов, побеседовала с мужем и уже в 7.30 информировала секретарей о своем решении уйти в отставку. В 9 часов, на час раньше обычного, Тэтчер созвала заседание кабинета, перед которым зачитала заявление о снятии своей кандидатуры. В заявлении, в частности, говорилось: "После обстоятельных консультаций с моими коллегами я пришла к выводу, что задачи укрепления единства партии и достижения победы на всеобщих выборах будут решаться лучше, если я выйду из игры и позволю моим коллегам из кабинета вступить в борьбу за лидерство". Один из старейших членов кабинета лорд Макей сказал, выражая мнение всех присутствовавших: "Ваше место в истории нашей страны уже обеспечено. И для нас, ваших коллег, было большой честью работать под вашим руководством". После этого, как сообщали газеты, состоялся "скорее натянутый общий разговор за чашкой кофе, и на этом все кончилось. Эра Тэтчер подошла к концу" [359] .
359
Ibid. Р. 9
Тут же новость была объявлена по радио и телевидению, и уже спустя некоторое время появились первые букеты цветов у решеток, отгораживающих вход на Даунинг-стрит. Однако тут же проявились и другие, прямо противоположные чувства. Группа тех, кто только и ждала поражения Тэтчер, устроила неподалеку импровизированное торжество, откуда-то появилось шампанское, распиваемое под радостные возгласы возбужденной публики. То же самое происходило и во многих других местах.
Когда машина премьер-министра выезжала на Уайт-холл, чтобы затем проследовать к Букингемскому дворцу, у ворот собралась толпа людей, часть которых горячо и сочувственно приветствовала ее, а часть, напротив, не стеснялась в выражении своих недружественных чувств. Как утверждают очевидцы, видя все это, Тэтчер не смогла сдержать слез. Во время аудиенции у королевы она сообщила, что как только определится ее преемник, она сложит с себя полномочия премьер-министра.
Тот факт, что решение об отставке М. Тэтчер приняла сама, без явного давления со стороны своих высокопоставленных коллег и заднескамеечников, казалось бы, опровергает тезис о том, что она была "безжалостно свергнута" со своего поста консервативным истеблишментом. И тем не менее тезис этот отнюдь не придуман лишь ради "красного словца" броской до сенсационных заголовков прессы. Всем, кто мало-мальски знаком с манерами поведения англичан, хорошо известно, какое огромное значение, особенно при решении того или иного вопроса в "своем" кругу, имеет для них интонация, полунамек, а нередко и умолчание. Наверное, ни у одной нации диапазон выражения одних и тех же мнений и чувств не является столь широким, как у англичан. Причем степень действенности тона и слов отнюдь не прямо пропорциональна их категоричности. Резкий и даже переходящий границы приличия выпад против политического противника может отскакивать, что называется, как от стенки горох, и в то же время сказанный как бы невзначай полуупрек или недомолвка могут буквально потрясти собеседника, если он почувствует, что за этим стоит нечто такое, что может перевернуть его судьбу. Жесткость и даже жестокость истеблишмента, когда на чаше весов оказываются его общие интересы, проявляются в этой стране обычно без крика и шума, и чаще всего человек уходит из мира большой политики, даже не хлопнув дверью. Скандальные и полускандальные отставки Хезелтайна, Лоусона и Хау - это скорее исключение (за годы правления Тэтчер она отправила в отставку около сотни своих министров). Как известно, не сдерживала себя в этих случаях и Тэтчер, всегда предпочитавшая наступление обороне. Однако положение, в котором она оказалась в те драматические ноябрьские дни 1990 г., требовало и от нее, и от ее ближайших коллег соблюдения особых правил игры и особой осторожности. Окруженные со всех сторон жадной до сенсаций прессой, а также готовой использовать любой промах оппозицией и действуя почти в буквальном смысле этого слова на ярко освещенной сцене перед многомиллионным зрительным залом, они вынуждены были разыгрывать согласие даже там, где его не было. Какие-либо взаимные упреки даже в своем кругу в этих условиях начисто исключались, ибо все участники событий прекрасно отдавали себе отчет, что это тут же обернется против них. Но был и еще один момент, стимулировавший сдержанность, а именно неопределенность ситуации и особенно непредсказуемость поведения самой Тэтчер. Ее сверхкатегоричное заявление в Париже, равно как и особенности ее характера давали все основания полагать, что она может пойти на игру ва-банк и сочтет любого, кто выскажется за ее отставку, предателем.
Сознавая все это, обе стороны и вели себя соответственно. Проявляя исключительный такт и джентельментскую сдержанность, коллеги Тэтчер тем не менее дали ей понять, как они оценивают ситуацию, и одновременно, что не менее существенно, не выражали энтузиазма по поводу ее намерения продолжать борьбу. Когда же выяснилось, что во втором туре ей либо грозит поражение, либо перспектива стать лидером вконец расколотой партии, даже самые взвешенные и выдержанные в пастельных тонах предостережения возымели тот самый эффект, на который они и были рассчитаны.
Иначе говоря, Тэтчер была "свергнута" не в результате каких-то интриг своего ближайшего окружения, а прежде всего катастрофического для нее размывания той поддержки, которую
360
Остальные голоса рассеялись между другими претендентами.
Как видим, "свержение" Тэтчер произошло в лучших традициях британской политической культуры и, возможно, войдет в историю как своего рода образец не только бескровного, но и почти что безболезненного переворота. Правила тончайшей политической игры были соблюдены с обеих сторон, и действия Тэтчер (как и ее окружения) были поистине безупречными. Трезво оценив поступившие к ней с разных сторон сигналы и приняв за несколько часов оптимальное и для нее и для партии решение, она не только проявила государственную мудрость и "патриотизм", но и сделала это таким образом, что вызвала прилив симпатии и уважения к себе даже со стороны многих своих политических противников.
В своих воспоминаниях Тэтчер по существу не добавляет ничего нового к той фактической стороне дела, которая изложена выше. Интересна, однако, ее интерпретация происшедшего, которая, по сути дела, впервые публично дана в этой книге. Сводя суть конфликта едва ли не целиком к личным отношениям между нею и членами кабинета, она именно на них возлагает "вину" за случившееся.
Особое возмущение у нее вызвал тот факт, что, перед тем как идти на беседу с ней, члены кабинета заранее обсуждали между собой, "что им говорить в беседе с ней". "Как и все политики, находящиеся в замешательстве, - пишет она, - они определили общую линию поведения с тем, чтобы держаться ее и в большом и в малом. И после трех или четырех интервью я почувствовала, что тоже близка к тому, чтобы присоединиться к общему хору".
Приведя довольно подробно доводы, которыми министры аргументировали свои пожелания выйти из игры, Тэтчер никак их не комментирует. В то же время из всего контекста заключительной главы книги следует, что она не считала эти доводы достаточно весомыми и подала в отставку лишь потому, что убедилась в отсутствии необходимой поддержки. Чувства глубокой горечи и несправедливости, которые она при этом испытывала, не ослабли с течением времени, и последние страницы мемуаров буквально пронизаны ими. Вспоминая о своих ощущениях после встречи с министрами, она пишет: "Мое сердце сжимала боль. Я могла бы сопротивляться оппозиции оппонентов и потенциальных соперников и даже уважать их за это. Но что огорчило меня, так это было дезертирство тех, кого я постоянно считала друзьями и союзниками, и те уклончивые слова, которыми они пытались прикрыть свое предательство и представить его в виде заботы о моем будущем".
Финальный эпизод пребывания Тэтчер на авансцене политической жизни Великобритании оказался особенно ярким и даже торжественным, не в последнюю очередь благодаря постоянно враждовавшей с ней лейбористской оппозиции. Причем произошло это отнюдь не потому, что последняя вдруг изменила к ней свое отношение, а совсем по другой причине.
На следующей же день после объявления результатов первого тура тогдашний лидер лейбористов Н. Киннок, ссылаясь на возникшую политическую неопределенность, официально внес в Палату общин резолюцию о недоверии правительству. Чисто внешне она была направлена против премьера, однако, как расценили эту инициативу большинство наблюдателей, замысел был прямо противоположным, а именно, попытаться перед лицом атакующей оппозиции сплотить консерваторов вокруг своего лидера и обеспечить тем самым ее победу во втором туре. Такого рода исход явно устраивал лейбористов, пришедших к выводу (и не скрывавших его), что с Тэтчер во главе консерваторов они гораздо легче добьются победы нежели в случае, если партию возглавит кто-либо из ее коллег. Из этого замысла, однако, ничего не вышло, поскольку к моменту обсуждения резолюции Тэтчер уже сняла свою кандидатуру, и всем, кто был настроен на острую полемику, пришлось срочно перестраиваться. Премьер-министр выступила с блестящей прощальной речью, а когда один из левых лейбористов Д. Скиннер пытался съязвить, что теперь Тэтчер могла бы возглавить Центральный европейский банк, реакция была явно не в пользу автора этой издевки, которая вызвала неожиданный прилив чувств к уходящему премьеру. Как писал отнюдь не симпатизировавший Тэтчер журналист, "это было большое событие в Палате, в ходе которого обе стороны, казалось бы, объединились впервые в осознании того, чего им будет не хватать в посттэтчеристскую эру... плохо задуманная резолюция недоверия обернулась для Тэтчер величайшим парламентским триумфом" [361] .
361
Ibid. 1990. Dec. 2. P. 9., 19. He менее впечатляющим было появление Тэтчер на трибуне . Палаты общин для ответа на вопросы. Как заявила она, подводя итог этому аспекту своей парламентской деятельности, в бытность свою премьер-министром она 698 раз отвечала на устные вопросы, общее число которых составило 7,5 тыс. (Financial Times. 1990. Nov. 28 P. 10).