Тетива. О несходстве сходного
Шрифт:
Им нет до него дела и до крупного плана нет дела: сенсация не удалась.
По дороге репортер видит компанию молодежи. Они едут в пародийно-маскарадных костюмах, что-то поют.
Потом компания играет в теннис: отчетливо слышим резкие, умелые удары ракеток по мячам.
Потом постигаем, что это теннис без мяча.
Нет цели игры, нет мяча, есть призрак звука.
Цель – конец исчез; конец детектива, раскрытие преступления никого не интересует. Может быть газета, может быть фотография, не больше. Развязка исчезла. Конца нет...
По-иному
Проповедники находят ястребов, обращают их в христианскую веру; потом они находят воробьев; воробьи приняли откровение.
Но христиане-ястребы едят христиан-воробьев: такова их природа.
Монахи молятся. Вокруг них образуется бойко торгующий верой монастырь. Проповедники уходят.
Видят страшные вещи, ненужность рождения, ненужность смерти. Видят китайца, для которого нищая женщина добывает ласточкино гнездо с вершины старого дома. Проводником монахов через мир невеселого беззакония странных запутанных путей является ворон, который им послан судьбой. Ворон ходит бочком, чего-то ищет. А кончается тем, что путники проголодались и съели эту птицу.
Вот вам схема окончания картины.
Мы пережили тысячелетия, мы прожили их не даром. Мы не верим, что ворона в супе вкусное блюдо, не верим в высоту иронии развязки.
Но личные развязки, развязки отдельных случаев как будто меняются развязками-сопоставлениями.
Мы мыслим все более и более крупно.
Конфликты происходят уже не только между отдельными людьми, конфликты происходят между поколениями; социальными системами. Ирония не помогает. Она не спасет ни Антониони, ни Пазолини, ни Феллини – талантливейшего человека, который снял целый фильм о том, как он не может снять фильм о том, как человек строит макет ракеты, которая должна унести его из этого мира в другой.
Пути Гильгамеша, с шестом переплывающего океан, кажутся трудными для его потомков.
Пишутся стихи о том, что стихотворение пишется.
Роман о романе, сценарий о сценарии.
Играют в теннис без мяча, но путешествия и Гильгамеша, и Одиссея, и Пантагрюэля, и даже Чичикова – должны иметь цель.
Верните мяч в игру.
Верните в жизнь подвиг.
Верните смысл движению, а не смысл достижения рекорда.
Заключение
На лентах матросских бескозырок запомнил якоря.
Может быть, они уже остались только на тех бескозырках: детские игры сохраняют многое из прошлого.
Корабли, вырастая, меняя размеры, названия, – плывут.
Опущенные якоря соединяют их в портах с подводным боком земли.
Порты – библиотеки моря. Сколько
Но символ якоря – надежда – остался в памяти и в технике.
Молодость!
Два якоря перекрещиваются на гербе Ленинграда: двупалый и трехпалый.
Не меняйте гербов, прославленных вдохновением.
На отмелях большой реки, там, где раньше грелись тюлени, стал великий город, названный сейчас именем Ленина.
Знаки якоря напоминают о диалектике; о преодолении противоречий; в самой сущности искусства есть соединение уже пройденного и нового пути.
Надо учиться понимать единичное как часть общего; корабельную остановку как часть пути; в понятие якоря включить понятие весла и паруса.
Структура – выделенная часть движения; движение – изменение состояний – переключает структуры.
Искусство движется и стоит; движется перед тобой в стихе, в прозе, изображении.
Движется, преодолевая противоречия; создавая новые.
Несходство сходного – часть законов искусства: оно включает возмужание, достижение любви, путешествие, соединение настоящего с прошлым и будущим.
Над плоскими волнами Адриатики стоит Венеция.
Сюда когда-то ушли люди от гуннов и стали мореходами, и – купцами и путешественниками: вбивали в отмели сваи, якорили суда; сидели у огня, добывали соль, делали стекло, писали картины, любили, изменяли, обманывались.
Море, угрожая, бережет город.
В Венеции солнца не много; каналы дышат старостью, отливы моря обнажают старые стены; по узким уступам – не скрою – ходят спокойные крысы.
С приливом приходит море. Вода подымается, отблески ее моют стены; гондолы подымают свои носы и смотрят через набережные на город Венецию.
Может быть, когда-нибудь море смоет Венецию, но люди всегда будут жить, объединяя море и землю. Может быть, они построят подводные города и города летающие; построят, преодолевая противоречия.
В Венеции работало несколько веков издательство братьев Альдов; выпускало хорошие книги, искусно чередуя черные и легкие прямые буквы корпуса с легким наклонным курсивом.
Были у меня в библиотеке Алъды; уплыли. Читаю другое.
На марке издательства Альдов шток двузубого якоря обнимал мощный дельфин.