Тётя Жанна
Шрифт:
Жанна оставалась дома, чтобы помочь Дезире приготовить обед для двадцати человек, собиравшихся отбыть только вечером; кроме того, она, как всегда, занималась ребенком.
Уложив его спать и спустившись вниз в гостиную, наполненную запахом хризантем, она увидела женщин, сопровождавших ее невестку. На лестнице она столкнулась с Алисой, поднимавшейся наверх под предлогом навестить Боба. Мад не дала себе труда радушно принять вошедших и сидела в углу около окна с недовольным видом, держа на коленях шляпу.
В комнате
– Ты не видела мою невестку?
Поискав ее какое-то время и не найдя, Жанна решила предложить гостям по стаканчику аперитива с печеньем. Все было расставлено на подносах. Огромные кастрюли томились на огне, а стол в столовой был раздвинут во всю длину. На камине даже лежала коробка сигар.
– Не поможешь ли ты мне немного, Мадлен?
Та медленно поднялась, кинула шляпу на кресло, с которого встала, и подошла к Жанне.
– Будь любезна, отнеси этот поднос. Ты не знаешь, где твоя мать?
Все казалось как бы несколько призрачным. Какие-то мужчины, взобравшись на лестницы, снимали со сводчатого входа драпировку с серебристыми блестками. Из комнаты в комнату перетекал запах увядших цветов и свечей; к нему уже начал примешиваться запах аперитива. Мать Алисы что-то говорила ровным, монотонным голосом, а сидящая напротив нее старая кузина Серой Мышки сонно покачивала головой, держа стакан у поросшего волосками подбородка.
Случайно получилось так, что Мад и ее тетка одновременно оказались в кухне и несколько минут были чем-то заняты, стоя друг к другу боком.
Внезапно девушка подняла голову. Жанна не сразу поняла, что происходит. Мад уже вышла из кухни, когда Жанна узнала доносящийся из гостиной голос Луизы, но это не был голос последних дней: он звучал пылко и трагично, как в воскресенье вечером во время грозы.
– ... Всю мою жизнь я хотела быть хорошей... Всю мою жизнь...
Жанна устремилась туда так быстро, как могла. Недостаточно, однако, быстро, чтобы перехватить Мад. Жанна услышала:
– ... Я хорошо знаю, что все на свете меня презирают...
Когда она добралась до двери в гостиную, Мад – с прямой спиной, затянутая в черное платье, в черных шелковых чулках на длинных ногах, – стуча каблуками по навощенному паркету, пересекла по диагонали всю комнату, прошла, не извинившись, перед озадаченными дамами и, внезапно остановившись перед матерью, прижала ладонь к ее губам. При том она произнесла резким голосом:
– Иди в свою комнату.
Луиза подняла руки, словно пытаясь защититься от ударов, и умоляюще уставилась на дочь:
– Не бей меня! Прошу тебя, не бей меня!..
– В свою комнату!.. – повторила дочь.
Она была на голову выше матери, которую теперь толкала впереди себя.
– Позволь мне хоть сказать им...
– Иди!
Она следовала за Луизой и по лестнице,
Мадлен заперла свою мать...
V
У Жанны были основания до самого конца дня опасаться, что Физоли, родители Алисы, нарочно стараются опоздать на поезд, зная, что в доме есть свободные комнаты.
После полудня она видела, как отец семейства. Роже Физоль, посреди двора беседовал с бухгалтером и предлагал ему, с ужимками одновременно фамильярными и снисходительными, сигару, которую, конечно, взял из коробки в гостиной.
Она не придала этому никакого значения. Мужчины, по большей части крепко выпившие и хорошо поевшие, с блестевшими глазами и раскрасневшимися лицами, разговаривали почти так же громко, как, скажем, на свадьбе. Мало кто из них не наведался в винные погреба; выходившие оттуда мужчины степенно пожимали служителю руку.
Но около шести часов Жанна видела, как важный и озабоченный Физоль выходил из конторы. Двенадцатилетний мальчишка вел себя невыносимо, а мадам Физоль, которая в отсутствие запертой у себя в комнате Луизы председательствовала за столом, разглагольствовала об учебе своей дочери, «чье замужество столь несчастливо оборвалось».
– Ну а потом было уже слишком поздно учиться, не так ли?
Она хотела сказать «потом, после смерти Жюльена».
– Это ужасно – остаться одной едва в двадцать лет, да еще с грузом ответственности на плечах за ребенка.
Мальчишка наконец-то ушел, выпросив деньги на мороженое, а его родители, хоть и остались последними гостями, все не уходили из приведенного в беспорядок дома, где повсюду валялись грязные стаканы и пустые бутылки, а дым от сигар под конец стал таким же густым, как в каком-нибудь кабачке.
Алиса не предлагала свою помощь по дому даже в пустяках, и, поскольку Боб принимался кричать сразу же, как только она пыталась заняться им, заботиться о ребенке пришлось Жанне.
Поезд на Пуатье отходил в семь часов сорок минут; около семи Жанна, проходя мимо открытой двери гостиной, – заметила чету Физолей, стоя разговаривающих вполголоса, в то время как Алиса пыталась вывести из комнаты брата, лизавшего рожок мороженого.
– Вы не зайдете на минутку, Жанна? – произнесла мадам Физоль, которая с самого начала стала звать ее по имени – отчасти как родственницу, отчасти как прислугу, причем второе соображение, безусловно, преобладало. – Уведи своего брата, Алиса. Прогуляйтесь по двору или по набережной, но не уходите далеко, потому что нам пора уезжать.
Пока дети выходили из комнаты, она добавила:
– Роже подумал, не остаться ли нам до завтра, но мы еще успеваем на поезд, да к тому же не взяли с собой пижам и прочего.