Тевтонский крест
Шрифт:
– Сам вижу, – буркнул он. Старик его вконец запутал. Голова шла кругом и начинала побаливать. – Теперь вижу, что не для средних умов твоя ша ци и не по нашим возможностям. Ладно...
Он повернулся к дружине, вслушивавшейся в разговор, но мало что понимавшей.
– Все, обратной дороги нет, – угрюмо объявил соратникам Бурцев. – Будем сидеть здесь, пока не придут те, кто нас запер. Не думаю, что они заставят себя ждать.
– Да пусть только попробуют сунуться, – Освальд Добжиньский хрипел от ярости. – Первых двоих я беру на себя.
Ведрообразный
– Да погоди ты, не горячись, – поморщился Бурцев. – Первыми супостата встретят стрелами Бурангул и дядька Адам. Пусть встанут здесь – между дверью и теми воротами. Вот так, да. Остальные – у стен. Освальд, Збыслав, Дмитрий – справа. Я, Гаврила и Сыма Цзян – слева.
– А Ядвига? – спросил Освальд.
– Будет держаться за тобой. Если удастся прорваться – на месте не стоять. Прикрывайте лучников и Ядвигу – и бегом, куда я укажу. Латы скиньте. От невидимых стрел они вас не спасут, а бежать будет несподручно. Да и еще... Мои слова о том, что меня ни при каких обстоятельствах не должны взять живым, остаются в силе.
Брони и шеломы со звоном попадали на пол.
– Теперь – ждать, – вздохнул Бурцев.
– И долго? – Гаврила Алексич молодецки поигрывал булавой. Ну никак не мог смириться богатырь с заточением и вынужденным бездельем.
– Сколько нужно, – пробурчал Бурцев, – столько и подождем.
– И-эх! – Гаврила, что было сил, саданул булавой по стене.
Брызнули мелкие осколки бетона. И еще раз. И еще... Алексич остервенело крушил стену. Ладно уж, пускай пар выпустит, раз такая нетерпячка.
Наконец притомился сотник, отошел – недовольный, весь в цементной пыли. Преграда, увы, стояла незыблемо. А всех богатырских трудов хватило на небольшую вмятину в шершавой стене. Да, долго придется Алексичу долбиться. Извини, парень, но даже в тебе не наберется столько разрушительной энергии ша ци, чтоб совладать с такою стеночкой-то. Бетон – сразу видать – хорош. Из такого бетона небось доты строят. Такой бетон на обстрел тяжелой артиллерии рассчитан, а уж удары булавы выдержит и подавно.
Гаврила отдышался, встал у ангарных ворот. Гхакнул, размахнулся, громыхнул с плеча. Сталь загудела, но не поддалась.
Новгородец перешел к дверце. И ее испытал на прочность. Тщетно – та даже не вздрогнула. Следующий удар пришелся по смотровому оконцу. Ни трещинки! Толстое, по всей видимости, пуленепробиваемое стекло тоже выдержало. Но у невидимого наблюдателя за ним, кажется, сдали нервы.
– Стой, Гаврила! – рявкнул Бурцев.
Грохот прекратился. Алексич зыркнул налитыми кровью глазищами:
– Что еще?!
– Тихо!
Они замерли. Все.
Вслушивались в новый звук. Такого прежде не было. Едва слышное шипение доносилось откуда-то сверху, из-под потолка. Из угловых жалюзи. В свете лампы, в клубах цементной пыли было видно – внутрь накачивают...
Газ! Так вот что это такое! Газовая камера! Обстоятельства изменились. Кто-то, вероятно, решил, что возиться с опасными пленниками – себе дороже. Кто-то пришел к выводу, что сможет обойтись без Бурцева и его спутников. Кто-то сделал ставку на Агделайду Краковскую и перестал нуждаться в «полковнике Исаеве». Кто-то решил избавиться от них. Просто и быстро.
Газ быстро заполнял помещение. Слишком быстро...
– Аделаида! – прохрипел Бурцев.
Это было последнее, что он сказал.
И о чем успел подумать.
Глава 21
А первое, что увидел Бурцев, разлепив глаза, была склонившаяся над ним фигура в черном монашеском одеянии. Чистилище, что ли? Вокруг плясали зловещие тени, порожденные танцем живого пламени. Или не чистилище, а что похуже? Но нет. Фигура придвинулась. Из-под громадного капюшона взирала знакомая физиономия – скорбная и глумливая одновременно. Но скорбь деланная. А ухмылка самая что ни на есть натуральная. Над ним попросту издевались. Отец Бенедикт!
Бурцев дернулся... А «никака», как говорит Сыма Цзян. Руки-ноги не слушались. Голова не поворачивалась. Сама по себе черепушка была тяжелой, словно ртутью набитой по самую макушку. Вот-вот, казалось, жидкий металл засочится из ушей. И еще чья-то железная хватка крепко держала за горло.
При каждом движении подбородок скребся щетиной о что-то шершавое, занозистое. И руки почему-то находились на уровне ушей. Он скосил глаза. Е-пс! Колодки! Самые натуральные – тяжеленные, окованные железом, стянутые болтами, со здоровенным – с кулак Гаврилы – замком.
И на босых (обувь валялась рядом) ногах – та же беда! Верхнюю и нижнюю колодки соединяла, не давая толком разогнуться, ржавая цепь крупного звена. Еще одна – такая же толстая и короткая цепура тянулась к массивному кольцу в стене. Однако же! Вообще-то от эсэсовцев можно было ждать чего угодно, но такое махровое средневековье... Их тут что, на галеры продавать собрались?
– Почему... колодки? – прохрипел он.
– Надежно, привычно... Для этих времен, – Бенедикт улыбался, наблюдая за возней беспомощного пленника. – К тому же ничего более подходящего под рукой не оказалось.
Бурцев изловчился – повернулся, качнувшись всем корпусом вправо, влево... Осмотрелся.
Теперь они находились в сыром подвале. Просторном, безоконном и мрачном, поделенном решетками на отдельные камеры. Их камеру освещал чадящий факел в заплесневелой деревянной подставке на выщербленной каменной стене. Под факелом – скелет. Смоляная капель уже прилично вычернила человеческие кости и почти целиком окутала мертвеца частыми антрацитовыми нитями тягучего савана.
Где-то на грани факельного света Бурцев различил каменную лестницу в несколько грубо вытесанных ступенек. Лестница вела к узкой низенькой дверце. Но ржавая колодочная цепь слишком крепка и коротка, а выход из подземелья слишком далек, недостижимо далек.