Тевтонский крест
Шрифт:
– А там внизу – место захоронения Христа и лавица, на коей покоилось тело Его.
Христиане крестились. И католики, и православные. Бурцев невольно поддался общему порыву, хоть особо верующим себя никогда не считал. Мусульмане терпеливо ждали. Потом…
Шаги! Голоса! Где-то у входа в церковь…
Тевтоны?!
– Убить! – процедил Освальд.
– Не здесь, – возразил Жан д'Ибелен. – Не в храме.
Сир Бейрута, таясь в густой тени, направился на звук. Вынутая из ножен сталь не скрежетнула, не звякнула. За Жаном бесшумно скользнул Освальд. Тоже с мечом наголо. Бурцев поспешил
Церковные двери – нараспашку. В дверном проеме – две человеческие фигуры. Белые плащи, черные кресты, непокрытые головы… Рыцари ордена Святой Марии. Видимо, те двое, чьи голоса Бурцев слышал в подземелье. Тевтоны выходили из храма. Тевтоны продолжали неоконченный разговор.
– …У Иосафатских ворот нам с тобой выпало испытание, пройти которое не смог ни ты, ни я, – проговорил один.
– Последний раз прошу: уйми свой грешный язык, брат Себастьян! – потребовал другой. – Ибо в противном случае я вынужден буду, невзирая на нашу дружбу, а равно во спасение твоей и своей души сообщить об услышанном брату-комтуру. Или самому магистру фон Хохенлоху, как только он вернется из крепости Хранителей.
Бурцев, Жан д'Ибелен и пан Освальд вышли из Церкви вслед за орденскими рыцарями.
– Ничего-то ты не понял, брат Иоганн! Ни-че-го! Что мне твои доносы, что мне брат-комтур, что мне фон Хохенлох, если душа моя полна скверны! По сию пору гласом небесным звучат у меня в ушах речи повешенного паломника. Этот Божий человек…
– Он безумец! Одержимый!
– Ошибаешься, брат Иоганн! Нам с тобой следовало встать на защиту богомольца, как сделал это брат Конрад.
– Брат Конрад мертв. И мы бы тоже…
– Пусть! Пусть пали бы, пусть приняли мученическую смерть, но искупили бы тем самым великий грех, – заводился новоявленный проповедник, – ибо согрешили мы, приняв сторону врага рода человеческого. И нет нам отныне прощения. Чую я приближение десницы карающей, брат Иоганн.
И десница приблизилась. Сразу две десницы. В образе сира Бейрута Жана Ибеленского и польского разбойничьего пана Освальда Добжиньского.
Тевтоны извлечь мечи из ножен не успели. Брат Иоганн не успел. Брат Себастьян – тот даже не пытался. Разведя руки в стороны, он принял смертельный удар с покорной печальной улыбкой. И с молитвой на устах.
Начиналась битва за Иерусалим…
Глава 47
Ротонду Церкви Гроба, увенчанную позолоченным куполом, и островерхую Сен-Мари-де-Латен немцы обнесли каменным забором в полтора человеческих роста, превратив два церковных двора в единую неприступную цитадель. Снаружи неприступную. Но дружина Бурцева и повстанцы Мункыза уже находились внутри.
Бурцев оценивал обстановку. Хозяйственные пристройки, кельи монахов и небольшой странноприимный дом были переоборудованы теперь под нужды тевтонского братства. Так… Казарма, конюшня… А этот здоровенный сарай без окон и с запертой дверью?
– Арсенал, – подсказал Мункыз. – Там часто звенит оружие, и редко говорят люди.
М-да, замечательная вещь – прослушка!
Оружейный склад ордена Святой Марии располагался удобно – сразу за Церковью Гроба, откуда немцы ну никак не могли ждать нападения. И охранялся всего двумя кнехтами.
Дверь взломал Гаврила. Алексичу даже не потребовалось пускать в ход булаву – новгородец просто навалился плечом. Хрустнуло не громче, чем полено в костре. И – готово!
Доспехов и отточенной стали внутри хватило бы, чтобы вооружить до зубов не одну роту. Так что городские партизаны Мункыза буквально на глазах перевоплощались в грозных бойцов. Бойцы рвались и битву.
Во дворе Церкви Гроба и Сен-Мари-де-Латен горели, разгоняя сгущающийся вечерний сумрак, костры. Стражники лениво прохаживались вдоль защитной ограды. У ворот стояли часовые. И у казармы. И у конюшни. Много часовых. Тихо перебить сразу и всех? Наверное, удалось бы, но…
Но над церковью Святой Марии Латинской, выступая за ограждение тевтонских позиций, высокой островерхой шапкой нависает башня с колоколом. И Бурцеву очень не нравилась эта каланча в три этажа. На третьем – под самой звонницей – торчит ствол пулемета и уже включен прожектор. К счастью, там, наверху, тоже не ждут нападения с тыла: луч прожектора шарит где-то за пределами церковного подворья.
– Колдовской огонь! – с ненавистью процедил Франсуа. – Холодное слепящее пламя немецких магов.
На втором этаже мерцают отблески уже живого, не «колдовского» пламени, а из узких, больше похожих на бойницы окошек выглядывают арбалеты. Арбалеты – это хорошо. Пригодятся. Вот арбалетчики – плохо. Сколько их там? Двое? Трое? Четверо? Плюс стража у входа в колокольню.
Да, именно с этой трехэтажной башни следует начинать операцию. Кто стоит наверху – у пулемета, тот и будет контролировать ситуацию в районе Церкви Гроба и Сен-Мари-де-Латен.
Бурцев вытянул меч из ножен.
– Всем сидеть здесь. Я – на колокольню. Бурангул, дядька Адам, подсобите – снимите стражу внизу. Джеймс, идешь со мной.
Брави кивнул, вынул верный кольтелло из рукава. Иного оружия брать не стал.
– А нам чего делать-то, воевода? – подал голос Гаврила. – У нас тоже руки чешутся.
– Почешете, когда сверху посвечу на дозоры. Как ослеплю немцев «колдовским огнем» – действуйте. Только тихо. Шуметь нам пока нельзя.
Возле колокольни тоже горел костерок. Вход стерегли двое: ведроголовый тевтонский брат в кольчуге и кнехт в широкополой каске-шапеле и черной кожаной куртке. Спины к косякам. Ноги расставлены. Стоят неподвижно. Не люди – статуи. Настороженные, готовые среагировать на любой шум, на движение тени. Хорошие сторожа – к таким незаметно не подберешься. На расстояние удара – никак. Но вот если из лука, да из темноты…
Бурангул и дядька Адам свое дело знали. А неподвижность чутких стражей была стрелкам только на руку. Скрипа натягиваемых луков расслышать тевтоны не могли. А звон тетивы и свист… Это было уже не важно.
Оперенная смерть прошелестела в воздухе. Стрела бородача-прусса пробила легкий кожаный доспех кнехта. Татарский юзбаши вогнал свою точнехонько в смотровую щель тевтонского топхельма.
– Теперь прячьтесь, – приказал Бурцев лучникам. – Валите любого, кто приблизится к колокольне. Джеймс, за мной!