Тевтонский крест

Мельников Руслан Викторович

Рядом – ухмыляющийся тип в черной эсэсовской форме, в круглых очках. Эсэсовец тянет руку в белой перчатке к груди малопольской княжны, трогает своей лапой нежную упругую кожу со старым шрамиком под левым соском… У-у-у!

Он открыл глаза, чтобы скрыть от себя все это. Ибо это было уже выше его сил. Рассудок стремительно сдавал позиции, и Бурцев действовал, повинуясь одним лишь эмоциям. Исступление, остервенение, безумие – и ничего больше!

Динсдольх обезглавленного эсэсовца – в замочную скважину. Вряд ли с такой убогой отмычкой выйдет что-то

путное, но хотя бы попытаться… пр-р-ровернуть… Дзинь-к! Кончик кинжала обломился, остался в замке. Проклятье! Бурцев грохнул окольчуженным кулаком по решетке. Застрявший кусочек металла вывалился из скважины. Нет, так не пойдет, так – дохлый номер.

Он обернулся, поискал глазами. Кольтелло брави больше не торчал из глазницы мертвого эсэсовца. Сам Джеймс возился над трупом гауптштурмфюрера. Мародер!

Под руку попался… Ага! А если так?

Бурцев поднял меч фон Хохенлоха. Всадил в щель между решеткой и косяком – там, где замок входит в пазы. Надавил… Клинок изогнулся дугой и… Хрясь! Меч напополам. Ладно… Бурцев потянулся к «шмайсеру». Расстрелять, на фиг, замок – и дело с концом! Даже если звукоизоляция местных застенков на такое не рассчитана – плевать! Плевать, если сбежится весь хронобункер!

– На вот, попробуй лучше этим, русич…

В протянутую руку легла связка ключей. Брави насмешливо кривил губы. А гауптштурмфюрер лежал на спине с вывернутыми карманами. Ну да, все гениальное просто…

Бурцев схватил ключи с жадностью наркомана, дорвавшегося до долгожданной дозы. Связка дергалась, как живая. Выскользнула из латной рукавицы, упала. Бурцев ругнулся, поднял…

– Давай я? – предложил Джеймс.

– Пошел ты… – огрызнулся Бурцев.

Он звенел металлом о металл, судорожно подбирая ключ. Подошел третий. Самый большой.

Ключ повернулся трижды. Решетка сдвинулась в сторону.

Забыв об оружии, забыв о спутнике, забыв об «атоммине» и о хронобункере, обо всем на свете забыв, Бурцев бросился в коридор. Побежал, громыхая доспехами и шпорами. Уткнулся в дверь. Припал, прильнул. Не удержался – откинул щиток смотрового окошка.

Все было в точности как ему привиделось минуту назад. Аделаидка без одежды и, кажется, без сознания, беспомощной куклой обвисла на цепях в каменной нише. И эсэсовец… Бурцев видел сейчас лишь его спину. Эсэсовец бил пленницу.

По лицу.

Лицо Аделаидки было в крови.

Подонок!

Немец зажал девушке рот, навалился.

По-до-нок!

Бурцев снова возился с замком, снова звенел связкой в дрожащих руках.

Тяжелая дверь екрежетяула, открылась.

Немец по-прежнему стоял к нему спиной. Но стоял уже не возле Аделаиды, а у массивного стола черного дерева. На столе – пухлая папка со свастикой и лампа, освещающая пленницу.

Дочь Лешко Белого подняла голову. Посмотрела. Недоумение, и мольба, и безысходная тоска были в том взгляде.

– Пшел вон! – не оборачиваясь, прорычал рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер.

Принял за охранника?

Бурцев не сказал в ответ ни слова. Безумие

и исступление вдруг ушли. Осталась только ненависть. И обжигающе-ледяная ярость.

– Я же просил меня не беспокоить, – раздраженно добавил Гиммлер.

Так и не соизволив обернуться.

Бурцев перешагнул через порог камеры…

Глава 71

Когда вошел Джеймс Банд, все было кончено. Рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер с разбитой головой лежал в углу. На стене темнело кровавое пятно. Бурцев, уже без шлема и латных рукавиц, освобождал рыдающую пленницу: ключи от браслетов-наручников и ножных кандалов, пристегнутых к цепям, тоже отыскались на связке гауптштурмфюрера.

– Отвернись, брави!

– Да не смотрю я…

Джеймс действительно смотрел сейчас не на обнаженную зареванную дочь Лешко Белого. На распростертое тело рейхсфюрера он смотрел.

– Ты обещал, что я смогу поговорить с верховным магистром Хранителей Гроба, русич. Ты не сдержал своего слова.

– Извини. Не сложилось как-то.

Бурцев снял наконец с Аделаиды эсэсовские оковы. Набросил на княжну плащ с тевтонским крестом. Дрожа и всхлипывая, полячка прильнула к посеченной кольчуге мужа.

Джеймс обиженно сопел.

– Да не расстраивайся так, брави. Видишь, грамотки на столе? Бери. Даю голову на отсечение – там полно секретов Хранителей. Вот выберемся отсюда – почитаем в спокойной обстановке. А я объясню, если что непонятно будет.

Брави сердито сдернул папку со стола. Мельком глянул на свастику. Перевел взгляд на Аделаиду, зябко кутавшуюся в тевтонский плащ. Осведомился хмуро:

– Она сможет идти? Нам убираться надо.

– Понесу, если не сможет, – ответил Бурцев.

– Смогу-смогу! – запротестовала дочь Лешко Белого. – С тобой, Вацлав, да отсюда, да хоть на край света.

– Не-е, на край света не надо. Нам малость поближе.

Улыбка и слезы… Бурцев узнавал жену – свою прежнюю Аделаидку. Настоящую, самую что ни на есть.

Княжну оставили за дверью. Сунули в руки папку Гиммлера.

– Жди, – шепотом приказал Бурцев.

К пулеметчикам гауптштурмфюрера они вышли вдвоем с брави.

Спокойно. Уверенно.

Шаг, другой…

Джеймс Банд'– улыбающийся, безоружный. Только правый рукав чуть топорщится. А балахон перемазан кровью. Бурцев – без плаща, с топхельмом на голове. Иссеченный доспех тоже обильно запятнан свежими красными потеками.

Левая рука придерживает трофейный «шмайсер». Ремень пистолета-пулемета перекинут через наплечник – если потребуется, можно пальнуть от живота. Но это – нежелательно. Желательно – чтоб без лишнего шума.

Правая – лежит на рукояти меча.

– Что случилось?! Где господин гауптштурмфюрер?! – Настороженный голос и взгляды.

Немцы пялились на их окровавленные одежды и тянулись к пистолетам. Не успеют!

Еще шаг.

– Там, – неопределенно мотнул капюшоном брави.

– Отдыхает ваш гауптштурмфюрер, – прогудел из-под шлема Бурцев.