Тезей (другой вариант перевода)
Шрифт:
Так началась осада. Они заняли все холмы: Пникс, где я собирал народ на ассамблеи, Холм Аполлона и Муз, Холм Нимф, - все, кроме Холма Ареса, что расположен против ворот. Он слишком близко, и мои критские лучники доставали его. Однажды безлунной ночью они забрались и туда, и успели построить укрытие; с тех пор к нам залетали шальные стрелы; но нам сверху было легко подавлять их, так что по-настоящему они там так и не закрепились.
Хуже всего было по ночам: казалось, на равнине не меньше костров, чем звезд на небе. Но во время своих ночных обходов я говорил своим людям на стенах, что большая часть этих костров принадлежит не воинам, а прочему люду, что у этих костров они съедают свои скудные запасы...
А однажды утром - уже было светло - нашли стрелу, залетевшую с Холма Ареса. У нее был серповидный наконечник, - такие бывают для колдовства, - и она была обмотана письмом на ткани. Никто не мог прочитать этот язык, и его принесли мне. Ипполита взяла его из моих рук и сказала: "Я могу прочесть".
Стала читать.... Лицо было неподвижно, - но казалось, это письмо высосало из нее всю кровь, так она побелела. Потом помолчала, недолго, и сказала - мне сказала, но громко, так чтобы слышали бойцы, стоявшие вокруг:
– Это мне. Я была когда-то Лунной Девой, и поэтому они предлагают мне впустить их через черный ход.
Я стоял совсем рядом - только я заметил, что она дрожит. А она продолжала уже ко всем:
– Если будут еще - мне они не нужны. Отдавайте их царю.
Они тихо заговорили меж собой, но я слышал, что хвалят ее. И вдруг Менестей - жадно так, словно боялся, что его опередят: "А они назначили сигнал? Или ночь?"
Вот тогда я впервые пожалел, что не прикончил его вместе со всем его родом. Он ни с кем не считался, кроме себя, и только себя видел во всем; у таких людей даже добрые намерения оборачиваются мерзостью.
Я взял у нее письмо, изорвал его в клочки и пустил по ветру.
– Ее честь - это моя честь, - говорю.
– Ты думаешь, разыграть предательство и заманить прежних товарищей в ловушку - достойно воина?.. Если кто-нибудь здесь готов на это - я не доверил бы ему в бою свою спину...
– И гляжу ему в глаза. Он покраснел и ушел.
Когда мы остались вдвоем, она сказала:
– Они бы всё равно догадались. Сказать правду было лучше.
– Да, тигренок. Но теперь говори всё. Чем они угрожают тебе, если ты откажешься?
– О!.. Они упрекают меня за то, что осталась жить, утратив девственность... И говорят, что Богиня простит меня, если я предам крепость, потому что ты взял меня против моей воли...
Она улыбнулась. Но когда я обнял ее, то ощутил на своей щеке слезы, они капали в тишине, как кровь, - и понял, что они ее прокляли. И проклятию было недалеко лететь... Холод и слабость разлились по всему телу, будто меня прокляли вместе с ней... Но проклятия питаются страхом, - я часто это видел, - потому я постарался сделать веселое лицо и говорю:
– Аполлон его снимет. Он может очистить человека даже от крови его родной матери; а уж это для него - проще простого! И потом, он родной брат Артемиды, она должна его слушать... Однажды он сам забрал девушку у нее, и она родила от него сына, и их сын основал город... Вот увидишь, он будет твоим другом. Собирайся, мы пойдем в его святилище вместе.
Она согласилась; но кто-то из офицеров пришел ко мне по делу, и пока я был занят она выскользнула туда одна. А когда вернулась, то была спокойной и ясной: сказала,
Две ночи всё было спокойно. Я догадался, что они ждут назначенного часа для ее знака. На третью ночь они попытались взять стены.
Чуть раньше я специально отобрал людей, видевших в темноте лучше всех; и один-два из них были в каждой ночной вахте, но не имели своих постов, а обходили без передышки всю стену. Если бы не это - у них могло бы получиться: атаку вели искусные скалолазы, зачернившие себе лица и кисти рук... По тревоге мы швырнули вниз факелы и подожгли кустарник под стенами, а при этом свете уже могли целиться копьями, стрелами и камнями из пращей. Ипполита была возле меня на стене со своим тугим, коротким критским луком. Стреляла тщательно и спокойно, как по мишеням... С тех пор как пришло письмо, она изменилась; я чувствовал, что уже не рвется больше на две части. Когда внизу уносили убитых - смотрела на это спокойно и холодно, и пела победный пеан вместе с нашими людьми; а когда ушла со мной, то была нежна, хоть неразговорчива... В свете факела ее спокойное лицо напомнило мне лицо нашего сына.
Время шло... Мы видели, что стада на равнине тают, а отряды скифов расходятся по стране вокруг. Они редко приводили с собой назад крупный скот, - больше коз, - а иногда и людей приходило меньше. Тогда из какого-нибудь замка, который еще удерживали хозяева, - на Гиметтах или в стороне Элевсина, - поднимался столб дыма, сообщая что они отбились; а если дым шел двумя столбами, было ясно, что перебили много врагов. Но однажды на Кифероне вместо сигнального дыма поднялось громадное черное облако, и больше мы ничего там не видели с тех пор. Это была прежняя крепость Прокруста; а с такой толпой разгневанных духов, как там, конечно, нечего ждать удачи. В тот раз их отряд вернулся с богатой добычей, и мы слышали ликование в их лагере; но запасы в крепости были рассчитаны на гарнизон, а не на целое племя... Вскоре они начали уходить в рейды всё дальше и дальше.
Еще дважды они пытались взять Скалу ночным штурмом. А на седьмой день после того, рано утром, мы увидели, как орда собирается в кучу и пухнет, словно тесто на дрожжах, - и поняли, что они решили попытать счастья при свете дня.
Они повалили на нас одновременно с юга и с запада. Несли лестницы и сосновые стволы с зарубками, чтобы взбираться на стены, не останавливались над убитыми, а продолжали наступать через тела... Когда они уже были рядом, я закричал: "Нам надо выстоять сегодня - и мы победим! Это девятый вал! Они в отчаянии, у них не хватит духу пробовать снова... Посейдон Синевласый! Паллада Афина, Владычица Замка! Спасайте свои алтари! Помогите нам в этот час!"
К этому времени вдоль всей стены у меня были сложены буквально горы камней: галька для пращей, удобные камни бросать рукой и крупные валуны, с рычагами и вагами возле них, готовые скатиться вниз... Мы не трогали их, пока склоны под нами не были забиты людьми. А вот тогда - начали. Оружие мы берегли для рукопашного боя.
В этом бою мы впервые смогли рассмотреть их воинов. Скифов в плащах из бараньих шкур, в свободных штанах, обвязанных на лодыжке, в кожаных шлемах, закрывавших шею и часть спины; сарматов, которые шли парами - мужчина и вроде бы юноша, но по пронзительному крику этих безбородых можно было узнать в них женщин... Они выглядели дико, - грязные и лохматые, - но когда одна из них сникла, а он склонился над ней, - я был рад отвернуться, чтоб не видеть их. И куда б ты ни глянул - всюду в первых рядах были Девы Богини. С луком и дротиком, стройные, быстрые, - яркие, словно бойцовые петухи, - они шли легким шагом, охваченные трансом битвы, и не чувствовали ни страха, ни ран, пока не падали замертво.