«The Coliseum» (Колизей). Часть 1
Шрифт:
– Значит, два… не слышал… старик, видать, утаил. Что ж, делать нечего, надо проверить… – и вдруг посерьезнел.
Всё еще рассматривая раковины, он потянул их за один конец. Неосторожное движение – и браслет порвался… Ракушки посыпались, и злоба выступила на лице хозяина.
Лутели тихо ойкнула.
– Здесь… не струна! Резинка! Он на простой резинке! – вскрикнул герцог и бросил остатки на пол. – Это второй! Ты обманула нас! Где, где… первый?!
– Он дома. На бабушкином трюмо, – ничего не понимая, ответила Лена. Она поднимала ракушки. Только сейчас огорчение вместе с обидой подступило
– Обман! Обман! – понеслось по рядам.
– Я… случайно… так получилось… – герцог уже взял себя в руки, но голову повернул, чтобы лицо, не поспевая за разумом, не выдало его чувства.
– Так знайте же! Вы очень огорчили меня! – в глазах гостьи стояли слезы. – Я… я… – девушка вдруг вспомнила слова пажа и, отвернувшись, едва владея собой, достала струну. Легкий щелчок погрузил зал в тишину. Увиденное было совершенно не тем… ожидаемым.
Знакомый гул водопада обескуражил Лену, но и обрадовал. «Я снова здесь!» – подумала она и огляделась, выискивая Слепого. Слепой по-прежнему сидел на своем месте с опущенной головой. Его одиночество, как и тогда, нарушалось лишь звуком падающей воды. Вдруг он, будто услышав что-то, распрямился:
– Ты вернулась… захотела в зал удивительных снов? А почему одна?
– Я никуда не хотела… мальчик заснул… Я просто хотела попробовать, что получится…
Лена смущенно стояла перед ним.
– Значит… сама… – не обращая внимания на ответ, сказал Слепой. – Однажды твоя подруга захотела тоже попробовать… но оказалась здесь ты. Не много ли стоит за словом «попробовать»?., у людей?.. – он смотрел мимо нее. – Если время остановлено, каждый щелчок приводит в новый зал. Но нужны ли они тебе? Еще не поздно… ты можешь вернуться.
– Зачем?! Удивительные сны… так приятно…
– В них меняют чужие судьбы… даже свои. А последствия? Способна ли ты принять их?
– Я не совсем понимаю… – неуверенно ответила девушка, но тут же, больше из упрямства, поправилась: – Я попробую…
Магическое название места сыграло роль.
– Ты оставила свой мем… у них… плохо… торопись же!
Тяжелая рука, и без того большая, показалась в этот миг огромной. Она указала в сторону водопада.
– Лукавый Мем хитрей хозяина. И коли нет добра в цели – прокладывает дорогу он.
– Но… там же…
– Ступай.
Лена сделал несколько шагов, оглянулась, затем прошла еще немного к самой стене и тут заметила, как струя падающей воды стала надвигаться, шум усилился, страх вынудил зажмуриться… Тихая печальная музыка растворила обиду, огорчения и брызги. Девушка открыла глаза и улыбнулась. Она была дома.
Знакомые звуки с кухни прекратились, и в комнату вошла мать.
Лена в изумлении зажала рукой рот:
– Мама… как ты постарела…
– Что с тобой дочка? Ты прилегла, я не хотела тебя будить…
Людмила
Проводив Бочкарева, Самсонов тотчас опять уснул. Разбудил его, как ни странно, знакомый шум на кухне. Соображая, кто бы это мог быть, и помня, что друга проводил лично, он всерьез подумал о глюках, столь знакомых некоторым в подобных состояниях. Но тут взгляд уперся в сумочку на кресле. Дыхание перехватило.
«Ни черта не убрано, – он пошарил под простынями, перешел на цыпочках к скомканной простыни Бочкарева и встряхнул его. – Уфф… ничего». Самсонов крадучись вернулся на диван. Звуки на кухне затихли.
– Что ты там делаешь? Хоть посудой бы гремела… а то… – мужчина начал щелкать каналы, накинув на лицо беспечность. Правда, удавалось это с трудом. Щелканье перешло в бессмыслицу, когда он понял, что тишина длится больше обычного. Неприятные мысли атаковали снова.
Людмила вошла в комнату и встала напротив, вытирая руки полотенцем.
– Какая-то не такая ты, – Самсонов с тревогой посмотрел на нее, холодея от возможных вариантов ответа.
– Иди, поешь. Печалька у меня… чудо моё.
Моменты, когда кажется, что рай существует не только для праведников, в жизни довольно редки. И Самсонов умел их ценить:
– Как ты можешь удивлять! Так незаметно появиться! Будто по волшебству! Словно фея! – показывая искреннюю радость, тайну которой не открыл бы никому, рассыпался он в любезностях. – Сейчас, сейчас… – поднимаясь и натягивая штаны, тараторил он, – только помоюсь, – и выскочил из комнаты.
Вскоре из ванны послышалось: «Нам песня строить и жить помогает!»
Толстова грустно улыбнулась и начала собирать постельное белье.
Наконец, шум воды утих, дверь скрипнула, и в комнате появился хозяин.
– Ныне, говорит друг мой, «тоталирантность» господствует, – вытирая голову, Самсонов возбужденно продолжал повествование, начатое еще в душе.
– Бочкарев опять? – Людмила с любопытством оглядела его и, повернувшись спиной, стала резать хлеб.
– Ну да. Так вот, я спрашиваю, а что это такое, тоталирантность? Витька и отвечает: да их толерантность! Тотальная! Посуди сам, как называть форму уважения, но неукоснительного!.. к исполнению. Американская «путалка». Во как загнул! И ведь верно, посуди сама – что это за толерантность, которую требуют к исполнению от других?! А если не исполнишь – затравят. Газетами, там… пикетами. Сгнобят. Наших дураков-диссидентов поймали на том же. Боролись, боролись, а оказалось, что за бугром всё так же. И никакой тебе свободы. Всем петь только в унисон, под звуки бомбежек. Шаг влево, шаг вправо – увольнение, ударил полицейского – двадцать лет тюрьмы, вякнул за революцию – пожизненно. Только «одобрям-с»! Тьфу! Тика в тику, как у нас было! Только во стократ строже. Ты слушаешь меня?! Эй!
Толстова обернулась.
– Нет, послушай меня, Люд, – через десять минут он без аппетита ковырял вилкой.
– Ты сначала поешь.
– Да не хочется, желудок поджался. И завтра есть не буду, только картошку. Пусть печень отдохнет…
Самсонов, как и обещал Виктору, решил попоститься, убеждая друзей, что процедура сия выдумана не случайно, мол, чистит, омолаживает организм. Вот и сейчас, по приходу Толстовой, он не преминул сообщить ей об этом. На что та почему-то не удивилась и спокойно заметила: