The Мечты. Бес и ребро
Шрифт:
– Это ты сейчас выражаешь недоверие? – вставила свои пять копеек Женя, обернувшись к Роману.
– Это я сейчас волнуюсь. Я первый раз уезжаю, а ты одна останешься?
– Можешь ехать спокойно, - заявил Андрей Никитич, - мы справимся.
На том и порешили. Розовый пакован был вручен деду, его сумка подоспевшему водителю, а Роман отправлен восвояси. В смысле – в столицу. Потом они долго разбирались с чего начать – с прогулки или поездки домой. И после долгих обсуждений решили все же отправиться на набережную. Слишком уж погода располагала. Набежавшие облака не давали солнцу
Женя болтала без умолку, хотя обычно это совсем не было ей свойственно. Но тут очевидно – соскучилась же. Проживя всю жизнь бок о бок с человеком, невозможно не скучать в его отсутствие, даже поселившись через дорогу. Это Андрей понимал очень хорошо, потому что и сам нет-нет, да и скучал. А уж его отпуск – вполне себе повод соскучиться еще сильнее.
Только он впервые за последние полтора десятка лет сознавал, что скучал не только по дочкам. Сейчас в нем рождалась и крепла уверенность, что в его мыслях и душе поселилась еще и странная экзотическая пичуга яркого фиалкового цвета. И выбираться ни из мыслей, ни из души, кажется, не собирается. Она же заставляла поторапливать время, лишь бы только скорее увидеть ее воочию, а не воскрешать в памяти те часы, которые они провели вместе. Ей-богу, их было слишком мало для его слишком большого возраста, чтобы насытиться ими впрок.
Он толкал вперед по плиткам набережной коляску, оставленную шофером в обмен на его вещи. Лизавета Романовна тихо дремала в ней, иногда подергивая махонькой лапкой – Андрей уже и позабыл, какими крохотными бывают новорожденные дети. Дочь рассказывала о своем житье-бытье с Романом, которое, видимо, ей нравилось, даже несмотря на ночные концерты ныне кроткой еще одной наследницы Моджеевского престола. А Малич все яснее сознавал, что у нее теперь и правда появилось что-то свое. Ее собственное. Семья.
Над морем же и над их головами носились чокнутые чайки, галдя и оживляя этот спокойный вечер. Потом они свернули на один из немногочисленных проспектов, чтобы дальше уже двигать в сторону дома. Солнце постепенно садилось, а здесь, среди домов и деревьев, и вовсе было так много тени, что сумерки казались все ближе. К «Золотому берегу» Маличи вышли, когда и правда смеркалось.
Андрей довез Женьку и Лизку на лифте до их третьего этажа, к тому же, надо было еще забрать сумку. А Женя ожидаемо попыталась затащить его к себе, с развеселой улыбкой заявив:
– Между прочим, дома у тебя наверняка шаром покати. Оставайся!
– Шаром меня точно не испугаешь, - улыбнулся отец в ответ. – Придумаю что-нибудь.
– А как же тихий вечер в кругу семьи? Тебя ждет отличная комната для гостей, Ромкин бар – спорим, лучший в городе... и сытный ужин. Фотографии мне покажешь, а?
– Вот Ромка твой вернется – и устроим семейный ужин, - отказался Андрей Никитич. – А нынче я домой. Слишком длинный день выдался.
– Но хоть поесть? А? Вообще-то, Елена Михайловна со вчера тебя ждет. У нас затарен холодильник, как перед голодом или войной. Она с утра пироги печет, разносолы стряпает. Прямо жаждет твоих рассказов о Праге, -
– Женька, не буянь, - фыркнул папа Малич. – Вот уж пироги Елены Михалны меня точно не интересуют. И ты это прекрасно знаешь!
– Да знаю, знаю! – рассмеялась дочь. – Но ты ее очень разочаруешь отсутствием… интереса.
– Вообще-то ты должна быть на моей стороне.
– Я всегда на твоей стороне! Точно-точно не останешься?
– Точно-точно, - кивнул Малич и неожиданно выдал, внимательно глядя на дочь: - Кстати, что скажешь, если я жениться надумаю?
Женя точно так же пристально глянула на отца долгим взглядом, усваивая вопрос. Потом кивнула и повторила:
– Что я всегда на твоей стороне. Только вряд ли ты всерьез нуждаешься в моем... благословении, если действительно надумаешь.
– А Юлька?
– О! Она не переживет, конечно, но можно попробовать поторговаться!
– Интересно, кому? – рассмеялся Андрей Никитич. – С кого она станет требовать плату?
– Да со всех сразу... – деловито пожала плечами Женя и немного помедлила, все же спросив: - А ты правда... можешь жениться? Решил?
– Не столь категорично. Но если ты меня отпустишь, я пойду поразмышляю над этим вопросом.
– В свой срок отпущу. Я ее знаю?
– Ой-ой, - поддразнил Женьку Андрей Никитич, но на вопрос все же ответил: - Нет, не знаешь. Всё! Забираю сумку и сваливаю от вас.
– Разумеется, - кивнула дочь с самым благочестивым видом и добавила: - Если ты не собрался отбивать Чернышеву у ее мужа, то я на все согласна.
– Не заставляй меня думать, что жизнь с мужчиной делает женщину глупее, - рассмеялся Андрей Никитич на прощанье.
Избежав встречи с Леной Михалной, он бодро ухватился за свои вещи и, наконец, оказался предоставленным самому себе впервые за весь этот безумный, бесконечно длинный, не желающий прекращаться день. И теперь был волен позвонить Стеше. Мог позвонить Стеше. Звонил Стеше в первые же минуты своей наступившей свободы.
Сбегая вниз по лестнице. Минуя холл с сонным консьержем. Выскакивая на улицу. Вдыхая вечерний воздух в полную грудь. Вслушиваясь в гудки. И... почему-то не получая ответа.
Андрей сердился на свое странно сложившееся возвращение. И еще больше сердился на себя за то, что все так сложилось. Ведь сам и сложил, чего уж. Да, он отчетливо понимал, что должен определить Стешино место в своей жизни, потому что выкраивать на нее время – это неправильно. По отношению к ней и по отношению к себе. К ним обоим.
У него так складно получалось произносить про себя это «обоим», будто бы именно так и должно. Как если бы они были вместе, хотя, кажется, ни разу за последние много-много лет он не думал и не представлял себя с кем-то рядом. И рядом с собой никого не представлял. Да и не хотел. А вот поди ж ты...
Стешу он видел в своей жизни и теперь уже не хотел совсем другого – чтобы она куда-то подевалась... чтобы вышло коротко и пошло... чтобы все это подошло к завершению, как нечто несерьезное, потому что у него это серьезно.