The Мечты. Бес и ребро
Шрифт:
– Что ты? Ну вот что ты? Ритка! Этот идиот тебя любит больше половины жизни! Ты думаешь, в этом вопросе твоя лахудра-кума что-то решает, а?
Рита очень внимательно воззрилась на родственницу. Ром еще не взял свое, и потому она с чистой, не испорченной алкоголем совестью резко выдала следующий набор восклицаний:
– Ха! Так? Ок! Ну…
– Баранки гну. Ты ее выставила?
– Нет.
– То есть зашла, выслушала и ушла?
– Они – радио, чтобы я их слушала?! – возмутилась Рита. – Наслушалась я! Хватит.
– Он сейчас точно у тебя
– Сейчас он дрыхнет! – зло выдохнула Рита и уставилась на мельтешащих внизу людей. Они все жили своей жизнью. Хорошей… плохой… какая разница…Туда же перевела взгляд и Стефания – вслед за слетевшей на плитку набережной чайкой, которая до этого сидела на стеклянном бортике террасы. Стеша улыбалась, глядя, как та расправила крылья, а сама, глазами уже скользнув по макушкам внизу, но мыслями еще оставаясь с птицами, вдруг спросила:
– Тебе тот историк хотя бы нравился?
– Стеш! У Марка плешь и живот… Ты сейчас серьезно?!
– И покруче животы видали, - хохотнула Стефания, и смех застыл на ее губах, искажая лицо. Как-то в одну секунду делая его похожим на какую-то жуткую маску. Должно быть, тому виной – подвижность ее мимики. Издержки профессии. А может быть, актерство тут ни при чем. Стеша порывисто поднялась и вцепилась тонкими пальцами в перила, напряженно глядя вниз. Туда. На людей. Хороших. Плохих. Сбитых порывами ветра. Какая разница.
Медленно прокатила по горлу ком и позволила себе осознать то, что видит в эту минуту.
Совсем недалеко, так, что ей казалось, она бы и услышала голоса, если бы их не забивало чертово море и не перекрикивали чертовы птицы, у края набережной, куда даже брызги достают в такую погоду, открывалась ее взору картина, которая, несомненно, могла бы растрогать любого циника и вызывала умиление сердца. Немолодой, но по-настоящему красивый мужчина с тронутыми сединой прядями густых волос толкал впереди себя детскую коляску. Он был высок, подтянут и со вкусом одет, как, справедливости ради, мужчины одеваются редко. И надо признать, что ему очень шла эта коляска, она даже по цвету совпадала со светло-голубой рубашкой, верхние пуговицы которой были расстегнуты, отчего Стефания почти ощущала под пальцами его загорелую кожу. Так и отцовство, должно быть, ему шло, потому что когда человек светится от счастья – ему это определенно на пользу.
Под руку с ним, неспешно и, пожалуй, что в ногу, прогуливалась женщина – эффектная, красивая даже на Стешин придирчивый взгляд. Ее волосы темными волнами ниспадали вдоль спины, а талия была такой тонкой, что и не скажешь, что вот эта самая женщина – похоже, совсем недавно родила ребенка. На ней были белые туфли на плоской подошве и такое же светлое легкое платьице, открывавшее стройные ноги до коленей – к слову, замечательной формы. В росте она явно выигрывала – Стефания была из разряда таких, которые «маленькая собака всю жизнь – щенок». И еще она очень красиво улыбалась. Улыбалась – ему. Улыбалась – морю. Улыбалась – ребенку в коляске. Даже людям вокруг – улыбалась.
Стеша
Если бы не одно «но».
Мужчиной был Андрей.
Мужчиной – был Андрей Малич.
И это именно он, наклонившись вперед и о чем-то воркуя с младенцем, получил поцелуй в щеку и короткое объятие... от своей жены?
Стешины пальцы соскользнули с бортика и свесились вдоль тела. А она сама метнула потерянный взгляд в сторону больших часов, висевших тут же, на террасе в обрамлении цветов в подвесных горшках. Восемь. Он не звонил. Уже восемь.
Она хапанула ртом воздух и так и застыла, немигающим взглядом следя за стрелками. Лишь бы только больше не вниз.
– Ты чего там увидела? – спросила Рита, с удивлением наблюдавшая за Стефанией. – На тебе лица нет совсем.
«Не на мне, а у меня…» - почему-то подумала Стефания и медленно повернулась к невестке. Для того, чтобы вернуть себе зримое самообладание, времени много не нужно. Вопрос на сколько его хватит.
– А ты не думала ребенка еще одного родить? – осведомилась она, глядя в упор на Риту, но мало что видя.
– У меня внуки скоро будут, ты с ума, что ль, сошла, - усмехнулась та и вдруг оживилась. – А вот тебе – самое время!
– А мне не надо. Да и от кого? И нахрена?
– Что значит «нахрена»? – возмутилась Рита. – Мне-то голову не дури! Я же знаю, что ты детей любишь. И хочешь!
– Ты предлагаешь сбацать маленького Панкратика? Такого же… круглого…
– Тебе виднее, кого тебе бацать. Панкратика там… или кого другого, - и предвосхищая протесты, быстро договорила: - И не надо мне рассказывать про любовь и верность.
– Я и не собираюсь, - ледяным голосом ответила Стефания, а в голове резко и больно полыхнуло.
В июне. Это было в июне. Авария на проспекте. Она посреди жужжащего хаоса. И он. Телефон у уха. И горячечное, спешное: «… на Дачную нырну, к гастроному. Да! Что? В роддом! Без детей и животных!!!»
В роддом. Смешно.
Он же даже и не скрывал.
– Верность? – резко хохотнула Стефания, выныривая из июньского утра сюда, в жар кафетерия, где пахло морем и кофе. – Да я ни одного не видела, чтобы верность. Если бы верность, меня бы тут не было. Да и тебя, в сущности, тоже… к черту. Слушай, я домой пойду. Голова что-то разболелась.
– Ты обиделась? – засуетилась Рита. – Я ж ничего такого не хотела…
– Нет. Не обиделась… знаешь, у меня напрочь атрофирована обидчивость. Все, что я умею, это… вовремя вспоминать, что я сама дура.
Она снова неловко усмехнулась, достала из сумочки кошелек и оставила на столе несколько купюр. Потом встала. Еще раз вгляделась набережную, но уже ничего не различала. Семейство… Маличей затерялось где-то в толпе, но оно и к лучшему. Определенно все это к лучшему, жаль только, что в жизни точно так же нельзя затеряться.