The Мечты. Весна по соседству
Шрифт:
«А чёй-та ты?» - уточнил на всякий случай Моджеевский.
«А чё? Нельзя?» - хмуро спросила Танька.
«М-можно...» - пожал плечами отец. После чего ребенок уныло вздохнул и наконец пояснил причину своего несогласованного десятью звонками визита:
«Да мать хахаля завела... уехала на выходные с ним, а мне чего? Одной дома торчать? Тут хоть Бодька!»
Это объяснение было принято без поправок и дополнительных вопросов. В общем-то, как ни странно, но после стольких лет и не кольнуло нигде. Моджеевский даже удивился. Ему раньше всегда казалось, что если
Неважно. Факт оставался фактом. Между ним и Ниной закончилось все, даже ее желание месить его ногами в туфлях на острой шпильке. По почкам, по печени и больнее всего – в пах. А тут как-то так – раз! И томагавк войны если и не закопан, то заброшен подальше в огород, а Ромка и не воевал никогда. Он вообще был мирным человеком, если не считать попытки вышвырнуть Юрагу из города, но это же совсем иное дело – тут не он обманул, а его! И то... Моджеевский прекратил довольно быстро, едва дошло, что выгонять человека с работы – это несколько перебор.
Словом, он продержался почти целый месяц после их с Женей последней встречи. С учетом того, что творилось в тот период в его голове – дофига. За это время сорваться можно было раз двадцать, но Моджеевский, не оборачиваясь, уперто шел вперед в надежде однажды уйти достаточно далеко. Ну... как не оборачиваясь? Иногда все же за спину смотрел. Вдруг в него дорадой угодит кто? Или в задний бампер Москвичонок какой поцелует?
Но жизнь шла своим чередом, и Ромка даже гордился, что до сих пор своих остервенело возводимых бастионов так и не сдал. Этак можно дотянуть до весны, а там как знать... авось отпустит?
Однако была у Романа Романович одна отвратительная черта, которую он, признаться, и сам за собой замечал. Роман Романович зачастую немного торопился с выводами. Самую малость, ага. И бороться с этим не всегда получалось.
На календаре, в котором Аленка энергично зачеркивала проходившие дни красными крестиками, обозначилось двадцать четвертое января, а Ромка к восьми был уже на работе. Стоял прямо перед этим самым календарем. Пил утреннюю пайку кофе, изучал повестку дня, бухтел секретарше через раскрытую дверь в приемную, чтобы не забыла связаться с Панкратовым и отменить встречу – никак он в нее не вписывался со своим плотным графиком, иначе рисковал к ночи ноги протянуть. А потом у него проснулся телефон. Сам по себе проснулся – никто не пытался ему дозвониться. Начал пиликать уведомлением. Роман поставил на стол чашку. Наклонился, чтобы взять трубку, валявшуюся дальше по столешнице среди кучи бумаг. Поднял ее, приблизил к глазам. И так и застыл с перекошенной физиономией.
Двадцать четвертое января.
Женькин день рождения.
Женькин день рождения – двадцать четвертого января.
Он специально еще летом настроил календарь. Чтобы не пропустить ненароком. На всякий случай. Нет, конечно же, будь они вместе – ни в жисть не забыл бы, но черт... Они-то не вместе, а телефон, мать его, помнит!
Моджеевский тряхнул головой, на минутку зажмурился, потом снова посмотрел на экран – но уведомление никуда не девалось.
«Жека ДР».
Понятно, что уж! Спасибо большое! Отличный повод свалить с работы пораньше! У любимой – днюха.
И невольно вспоминался день, когда у него самого был юбилей, их теплый вечер в ресторане прямо у закатного моря, лампочки, лампочки, лампочки, в которых Женина улыбка была такой светлой… И шелковистость кожи в его ладонях, в которых он сжимал ее запястья.
Жека, Жека, Жека… какого ж черта ты завела этот дурацкий виртуальный роман… Вот чего тебе не хватало?
А может быть, Моджеевский, тебя?
Роман сглотнул и все-таки опустился на стул напротив своего рабочего стола, не выпуская телефон из рук. Медленно перевел взгляд на окно. Почему-то удивился – снег пошел. Снег пошел. В их Солнечногорске – пошел снег, которого здесь почти никогда не бывает. Крупный такой, лапатый. И, вроде бы, даже не таял. Красиво. Редкость.
Когда она начала отдаляться?
В самом деле, был же этот момент, когда она начала отдаляться. Роман поморщился, болезненно вспоминая, но вспоминалось со скрипом, потому что, оказывается, многое помнилось только сквозь призму его собственных интересов. У каждого человека только его сторона. Вначале все было хорошо. Ну, в самом начале, когда они только трахались после работы и периодически с барского плеча он придумывал, чем бы еще впечатлить «девушку из народа». Ей все было в новинку. Ничего она не знала о его жизни и потому удивлять... поражать такую женщину легко.
Но чего уж скрывать – ему это нравилось.
И ей, кажется, нравилось. Она радовалась подаркам, общению, их близости. И ему тогда казалось, что у нее как будто бы все в первый раз – будто и не ухаживал за ней никто никогда. Моджеевского это подкупало тоже. И это же заставило его задержаться. Присмотреться. Осознать. В свои «немножко под сорок» - Женя была девчонкой в столь многих вещах, что невозможно не влюбиться. И он влюбился.
А она? Что видела она? Что в это время было с нею?
Нет, начало у них и правда было хорошим. Очень хорошим. Вот только полноценного сближения так и не случилось. У него были работа, дети, бывшая жена, снова работа, отъезды, приезды, проблемы – все не про Жеку, проекты, пресс-релизы, вечеринки, юбилей этот чертов, который в какой-то момент показался ему важнее, чем то, что было между ним и Женей. Еще были чаепития с Ниной, когда они обсуждали, что делать с Бодькой. Еще были бесконечные Нинкины звонки. Ее явление, пока он мотался в командировку. Все это время Женя оставалась одна. В его квартире. В той, где на балконе горела подсветка, а по вечерам место в изножье было занято Ринго. А еще в его квартире был интернет. Она туда разговаривать ходила. С этим...