The Мечты

Светлая Марина

– Привет! Новости есть? – выпалила она первым делом.

– Тот же вопрос я могу задать тебе, - бодро ответила Женька, но тут же продолжила: - Все в порядке. Операция прошла успешно, Богдан уже пришел в себя после наркоза, его даже перевели в палату. Роман с ним, сказал, что Бодька себя чувствует для его состояния удовлетворительно.

– А ты говорила про меня? – нетерпеливо спрашивала Юлька, топая по набережной и стараясь попадать носками туфель только по красным плиткам. И не позволяя себе расслабиться ни на минуту, хотя от сердца немножко отлегло.

–

Да, конечно, Юль. Роман знает.

– И он не против?

– С чего ему быть против? В регистратуре скажешь, что ты к Богдану Моджеевскому, а у палаты тебя Роман встретит. Ты же сейчас помчишься?

– Спрашиваешь! Конечно! Палата какая?

– Двадцать первая. Ты главное выдохни. Аппендицит – это правда не самое страшное в жизни, - рассуждала Женя, думая о том, что, наверное, в семнадцать – как раз самое страшное и есть. Но, может быть, дети хоть так помирятся. Смотреть на Юлькину кислую физиономию сил не было ни у нее, ни у папы.

– Я знаю, - отмахнулась Юля, сворачивая с набережной на проезжую часть и оглядываясь по сторонам – нужно определить в какую сторону остановка ближе.

– Как экзамен-то хоть?

– Экзамен как экзамен. Что-то написала.

– Сгорит твоя медаль.

– И черт с ней… Жень, потом, ладно? – впереди замаячили троллейбусные рога, и Юлька ускорила шаг, торопливо выключаясь.

Ехать было не очень далеко, но как идти пешком, когда так сильно спешишь? В голове при этом не держалось ни одной мысли. Юлька даже не знала, что скажет Богдану, когда его увидит. Конечно, что любит. И что волновалась. И что никогда-никогда больше не хочет с ним ссориться, только бы он поскорее поправился.

И одновременно с этим до дрожи в поджилках ее пугало – вдруг ему уже и не надо. Вдруг он уже и не хочет с ней больше общаться. Вдруг она сама все испортила. Юлька гнала от себя эти мысли и вместе с тем не могла не думать об этом. Но ведь, в конце концов, она сейчас сама к нему бежит, и ей уже все равно, какие глупости он там наговорил про Женьку. Это же отношения Женьки и Бодиного папы. А они с Бодей – отдельно. У них свое.

Наверное, она и сама не до конца осознавала масштабов случившегося. Ни раньше, ни в этот день, когда думала только о том, как там ее Богдан. Она не понимала даже, что он имел в виду, когда говорил ей про мать, что отец вернулся бы к ней, если бы не Женя, и что сама Юлька пропустила мимо ушей, оскорбившись обвинениями в корыстолюбии.

Ни черта она не понимала, пока не взбежала по лестнице Центральной больницы на второй этаж, шурша бахилами по ступенькам, и не замерла практически на лестничной площадке у прозрачной стеклянной двери, за которой хорошо просматривался большой, светлый, просторный холл с огромной монстерой за диваном, на котором сидели Бодин отец и... красивая ухоженная женщина средних лет с Бодиными чертами лица. Тут даже спрашивать себя не надо, кто это. Их с Бодькой как будто одним и тем же почерком обоих написали.

Мужчина и женщина… разговаривали. Глушили оба что-то из своих чашек и болтали мирно

и очень спокойно. Моджеевский что-то растолковывал своей бывшей, а она внимательно его слушала, кажется, соглашаясь и иногда кивая. Друг друга они не касались и даже расположились довольно далеко друг от друга, но то, что их связывает накрепко одна семья, было настолько очевидно, что это почувствовала даже Юлька, вмиг ощутив себя чужой. Ей всего семнадцать лет, но понимание, что перед ней семья, было настолько явственным, что до нее как-то враз дошло, что имел в виду Бодька, когда орал, что папа скучает по ним и вернулся бы.

Но ведь не возвращался же почему-то.

Почему?

Почему он с Женей? Почему Женя не ночует дома уж сколько времени? Почему ходит со счастливыми глазами? Неужели не чувствует?

Дыхание перехватило, спазм скрутил горло, и Юлька метнулась на один пролет вниз по лестнице, пытаясь переварить увиденное. Переваривалось плохо. А мысли скакали с одной на другую до тех пор, пока не остановились на том, что до этого времени Бодина мать для нее была какой-то абстрактной женщиной, безликой, бесплотной и не имеющей контуров. Что-то далекое, ненужное и с чем Бодя почему-то посмел сравнить ее Женьку.

А сейчас эта женщина, вполне реальная, настоящая, сидит под Бодиной палатой с Бодиным отцом и пьет с ним чай или кофе. И ночь, наверное, провела здесь вместе с ним же. И до того они были много лет женаты. И вот как Моджеевская должна относиться к ней, к Юльке, зная, что муж, хоть и бывший, встречается с ее родной сестрой? Как она теперь может к ней относиться? После всего, что тогда сказал Богдан, Юле очень ясно представлялась картина, в которой ее вообще к нему в палату мать не пропускает. И, наверное, это и правда можно понять, будь оно хоть сто раз несправедливо.

При таком раскладе, что можно поделать? Какая любовь с Бодькой? Даже если бы Женя, как когда-то говорила, ушла от Романа, Юлька все равно навсегда осталась бы сестрой бывшей… любовницы Моджеевского. Как на нее смотрела бы его мать? Как бы они стали жить?

А так хоть Женька счастлива… хоть у Женьки все хорошо.

Сейчас все хорошо.

Юля опрометью рванула вниз, на первый этаж, даже не думая о том, чтобы отдышаться. Потом на улицу, где среди людей легко затеряться, как будто вовсе не была здесь. И может быть, через время она и себя сможет обмануть, что и не приходила никогда в это место.

Помнишь, как хорошо было, ма!

Зато один за другим шустрой чередой побежали летние дни, закрутив в воронку и Моджеевского, метавшегося между работой, больницей и Женькой. Если бы Роман узнал, что семнадцатилетняя девочка Юля поняла о Нине и его семье больше, чем он сам в свои почти сорок пять, он бы, наверное, долго удивлялся и даже посмеялся бы от души. Потому что для него как раз все было закономерно – заболел сын, а они с Ниной как цивилизованные люди временно зарыли свой топор войны, пусть тот был и не в его руках.