Тиана. Год Седой крысы
Шрифт:
— Разве не сказал тебе вой твой? Я свою жизнь, выменяла на жизнь людей в городе.
— Сказал. Да только то от тебя услышать хотел, — и на Велэя покосился.
Тот же кивнул, подтверждая, что правду говорю. Княжич на то хмыкнул.
— И в чем же служба твоя будет? — усмехнулся княжич, — Ты только учти, постель мне есть кому греть, и ты целого города не стоишь.
Я только привычно вздохнула, да подняла глаза ртутные в его серые вглядываясь.
— Ты княжич, не потому пошел в поход на Аллирию, что слышал, будто все войска наш князь к таххарийской
Я вздохнула, слыша, как задышал часто.
— А если славы хочешь, да чтоб отец с твоим словом считаться стал, на юг иди. Там ты легко победы добьешься. Они тебе сами в руки падать станут, как яблоки спелые.
— Откуда ты то взяла? — спросил он.
— Видела я. Жизнь твоя и твоих людей зависит от того, послушаешь меня или нет.
С теми словами голову опустила и украдкой на Велэя глянула. Он же не кивнул княжичу, а сказал.
— Правду сказала, всю до слова, — сказал, и в голосе его я опознала второго, что надо мной хлопотал, когда сознание меня покинуло.
Княжич же задумчиво по колену забарабанил, словно и не зная, верить мне, или нет.
А потом крикнул так, что сжалась я вся.
— Альвар! Сюда иди.
Да когда Альвар этот в шатер вошел, я и похолодела вся. Так вроде обычным был. Невысокий, волосы коротко острижены русые, коренастый. Да только глаза его золотом светились, будто у зверя дикого. Я же поняла, что не вижу ни прошлого его, ни грядущего. Словно и нет этого человека совсем. Даже вперед подалась, стараясь разглядеть, то что видеть привыкла. Он же обернулся ко мне, застыл на миг, и губы в презрительной усмешке скривил, как помоями облил. Мне аж утереться захотелось.
— Так эта соплячка и есть та колдовка, что Ольвен привез?
Я на то даже обидеться хотела, да только чувствовала, что ему до обид моих дела не больше, чем до червя под землей ползущего. Потому и смолчала, обиду свою спрятав подальше.
— Соплячка, не соплячка, а теперь за нее ты отвечаешь головой.
Я ж услышала, как засопел он зло, почувствовала, как зыркнул на меня так, что если бы смог на месте всю испепелил. Но сказал другое:
— Как скажешь княжич, — и меня за руку цапнул так, что слезы из глаз брызнули, да потащил за собой из княжича шатра.
Я так и не поняла, чего так разозлился этот Альвар. Так и плелась, как на аркане за ним, под шуточки та хохот воев. Та только стоило ему рыкнуть на них, как притихли, да настороженно уже глядели. Меня в шатер втолкнул, бросив скупое «Сторожи!», да и ушел. Я же едва подалась за ним, как за спиной рык глухой послышался. От него похолодела вся, обернулась, да разглядела в полутьме два глаза янтарных, да пасть ощериную.
— Будет тебе, — сказала я, страх свой стараясь скрыть. — Не злись. Не пойду никуда.
Сама же по шатру прошла, на ногах негнущихся, да
— Ты не думай, что бежать хотела, — заговорила я с темнотой, — Знаю, что назад дороги уже нет. Или думаешь, не заметила, как храмовник наш мне в след знак, обратную дорогу затворяющий, чертил? — вздохнула тяжко. — Ты не думай, что жалею. Просто тоскно мне, да млосно.
На то зверь рыкнул глухо. Я же глаза прикрыла, в колени поджатые головой уткнувшись. Знала, что по моему слову Дайко все сделает. Не посмеет от колдовкиных слов отмахнутся, да и так… и матери будет, где оплакать меня. И Ливке. И Лидко, когда вернется. А больше, наверное, и не вспомнит о Крысе Седой никто.
Альвар вернулся, когда я уже задремать успела.
— На, ешь, — сказал, плошку с кашей из ячменя толченого протягивая.
Я же взяла молча. Пресная была. Масла бы к ней, или сала с луком, но ела, зная, что не будет никому дела до слов моих. Когда ж опустела она, сторож мой забрал молча, даже на мое «Спасибо!» не оглянулся, и опять ушел. Правда, на этот раз скоро вернулся. Принес мне шкуру овчинную, на тюфяк бросил, да скомандовал, чтоб спать ложилась. Сам же просто на земле устроился.
Я ж не спорила. Сжалась, под шкурой, слишком для меня короткой, да в сон провалилась.
А снился мне Лидко мой. Сидел у костра с алларийскими воями, смеялся, песни пел. А я смотрела, пошевелиться не могла, только всхлипывала тихонько, глаз не в силах оторвать. Старалась каждую черточку на лице запомнить. И все дрожала, толи от холода, толи от слабости.
Поутру когда глаза открыла, сначала подумала, что привиделось мне, что к волчьему боку прижимаюсь, за серую шерсть цепляясь. А поняв, поднялась, по голове погладила уверенно:
— Пожалел меня? И на том спасибо.
Мне на то только рыкнули тихо.
Глава 6
Военный совет долго проходил. Одни говорили, что есть в моих словах истина, другие, что колдовка от города своего просто отвадить захотела, а потому и веры мне нет.
Я же знала, что по моему слову будет. Княжич уже сам решил так. А воевод слушает, скорее чтобы не сомневались, что слово их для молодого княжича важно.
Вечером второго дня меня в шатер княжича привели.
— Что ж, колдовка, решил я, что на юг пойдем. — сказал княжич. — А тебя позвал, чтоб сказать, если удумала чего, тебя же и заставлю ответ держать.
На то я только плечами пожала.
— Не боишься? — подался он вперед.
— Чего боятся? Я знаю, что говорю, княжич, и от слов своих не отказываюсь.
На то он только выровнялся и велел меня увести.
А на выходе столкнулась я с девкой княжича. Она как раз входила, когда меня Альвар, в спину подталкивая, выводил. Хороша, что сказать. Высокая, что мне голову задрать пришлось, косы и глаза черные, а кожа белая, рот алый пухлый, нос маленький. В мужские одежды одета, да с ножом длинным охотничьим на поясе. Хороша. Да только мне эта красота лихой показалась. И чудилось, что от нее кровью тянет.