Тибетское пророчество

Брент Мэйдлин

Он осторожно положил сигару на стойку калитки, быстро снял пальто, кепи и жакет, повесил их на верхнюю перекладину и прислушался. Я начала говорить, обращаясь к корове, чтобы дать понять Адаму, куда ему следует подойти, не объясняя ему этого мне специально. Когда он приблизился, я положила его руку на рог.

– Вы уверены, Адам, что ничего не имеете против?

– Против? Ты даже представить себе не можешь, Джейни, как приятно иногда приносить хоть маленькую пользу. Давай, объясни мне точно, что нужно сделать.

Мы таскали упирающихся коров

туда-сюда еще около часа, прежде чем Дэвид сделал все необходимое и был доволен результатом. Я взяла Адама под руку и через выгон провела к тому месту, где он оставил одежду. Обнаружилось, что кепи и сигара исчезли. Когда я сказала ему об этом, он поначалу решил, что я шучу, а потом – что их утащило какое-нибудь животное.

– Где-то здесь должна быть коза, Джейни, – очень весело сказал он.

– Нет, у миссис Феннел нет козы.

– Тогда мы должны ожидать появления собаки или лошади, одетой в кепи и курящей сигару.

Держа в руках твидовый пиджак, я разглядывала его.

– Адам, из подкладки вашего пиджака вырван треугольный кусок материи, около самого воротника! Кому могло прийти в голову сделать подобную вещь?

– Да, это наносит сокрушительный удар по моей теории, связанной с козой. Возможно, подкладка была рваной и раньше.

– Нет, перед тем как укладывать вещи для поездки сюда, я все их тщательно проверила как раз для того, чтобы выяснить, не нуждается ли что-нибудь в ремонте.

– Я этого не знал. Ты испортишь меня, Джейни.

– Вероятно, вы уже здесь зацепились за гвоздь или что-нибудь в этом роде.

– В любом случае это не имеет значения. Пошли, я слышу, как Дэвид зовет тебя, – он натягивал свое короткое пальто и смеялся. – Очень забавно слушать вас двоих, когда вы работаете. Если не знаешь, то можно подумать, что вы до смерти ненавидите друг друга.

Это было действительно так, когда нам приходилось иметь дело с трудными случаями. Мы старались излить все беспокойство друг на друга, чтобы животному досталось только сочувствие. Я вспоминала нашу перепалку два дня назад, когда нам пришлось заниматься лошадью в конюшне главной усадьбы.

– Черт побери, Джейни, не давай же ей двигаться!

– Эй, не кричи на меня! Я не могу не давать ей двигаться, я могу только попросить ее.

– Ну так попроси же. Она вот-вот сломает мне ребра.

– Будь я на ее месте, мне бы очень хотелось сломать тебе ребра. Ты накладываешь ей шов, как сапожник на ботинок! – и затем, перейдя на язык Ло-бас: – Тихо, моя принцесса, тихо. Скоро перестанет болеть. Послушай, давай я расскажу тебе про Пулки. Она не была такой высокородной, как ты, просто маленькой горной пони, которая возила меня, когда я была маленькой…

– Сапожник? – негодующий голос Дэвида, накладывающего последний шов, перекрыл мой. Он выполз из-под кобылы и воздел к небу руки. – Вы слышали, Адам? Можете себе представить, что однажды я делал этой злоязычной нахалке предложение руки и сердца?

Мы вернулись в Лондон в последнюю неделю января, и после нашего возвращения на

сердце мне упала холодная черная тень, потому что в течение двух недель все изменилось. Сначала Адам просто слегка от меня отдалился, потом я почувствовала, что он с трудом подавляет раздражение, которое я у него вызываю. Наконец он начал вовсе избегать меня. Я сказала, что все изменилось. На самом деле изменился только Адам, но Адам был для меня все.

Я была обижена, удивлена и все больше нервничала, потому что не понимала, что сделала такого, что могло его оскорбить. С отцом и матерью он был также любезен, как и раньше, что меня радовало, но непринужденно-дружеские отношения, сложившиеся между нами, превратились в воспоминание. Он завел привычку допоздна засиживаться в своем клубе, и, не зная, чем он там занимается, я с мучительной ревностью приписала его отлучки участившимся посещениям любовницы. Он очень вежливо дал мне понять, что больше не хочет, чтобы я читала ему вслух, и эта вежливость терзала меня больше всего, потому что он вдруг повел себя так, будто мы – совершенно чужие люди, у которых нет никакого Общего прошлого.

Конец наступил однажды вечером, когда я спускалась по лестнице в гостиную, где семья собиралась поболтать минут десять до того, как дворецкий Лэинг объявит, что ужин подан. Дверь оказалась полуоткрытой, и я услышала довольно раздраженный голос Адама, по-видимому, отвечавшего отцу или матери:

– Не надо обвинять меня в отсутствии доброты или благодарности. Все последние месяцы я старался быть с Джейни насколько мог любезным и обходительным, но мое терпение иссякло. О, она милая маленькая болтушка и, безусловно, у нее прекрасное сердце, но я предпочел бы не проводить в ее обществе целые дни. Весьма сожалею, что моя скука стала заметной, но я ничего не могу с этим поделать.

Я стояла в самом низу лестницы, но теперь повернулась и как можно тише поднялась наверх. Лицо мое пылало от стыда и обиды. Какой же самоуверенной дурой я была, вообразив, что мое общество доставляет ему удовольствие! Для него я по-прежнему осталась ребенком, которого он когда-то знал, и именно этот облик он пронесет через всю жизнь. Все эти последние недели, что мы провели вместе, он часто улыбался мне, смеялся вместе со мной. Мне казалось, что я его развлекаю, что он находит меня интересной. Однако теперь мне стало ясно, что он просто надо мной смеялся… а теперь у него лопнуло терпение.

Оказавшись у себя в комнате, я обнаружила, что сильно побледнела. Я щипала и била себя по щекам, чтобы вернуть на них хоть немного румянца, подержала несколько секунд на веках мокрый носовой платок, глубоко вздохнула и снова отправилась вниз. Сэр Чарлз и леди Гэскуин приветствовали меня, пожалуй, чересчур тепло, а Адам вежливо произнес:

– Добрый вечер, Джейни. Надеюсь, ты хорошо провела день.

Меньше всего мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь догадался, что я подслушивала, поэтому я предпочла дождаться конца ужина, чтобы извиняющимся тоном сказать: