Тибетское пророчество

Брент Мэйдлин

Мы отплыли на корабле под названием «Сатара» и на протяжении двадцатисемидневного путешествия до Бомбея становились все счастливее и счастливее друг с другом, ибо в то время были отрезаны от всего мира, пребывая в золотой неопределенности между прошлым и будущим, причем и то, и другое казались далекими и нереальными. По ночам мы лежали в объятиях друг друга, сложив рядом на полу матрасы с наших узких коек. Нам не хотелось разлучаться даже во сне. Частенько мы смеялись, как расшалившиеся дети, полностью забыв о том, что ждало впереди.

Однажды, когда голова Адама лежала у меня на плече, я спросила:

– Ты стеснялся меня, когда я была маленькой?

Я хочу сказать – в пещере и потом.

Он рассмеялся, мое плечо обдало его теплое дыхание.

– Ты, значит, догадалась?

– Не сразу. Когда тебе пришлось ухаживать за мной и мыть меня, ты все время рокотал, как гром, и мне казалось, что ты сердишься, но когда я стала соображать лучше, то поняла, что ты просто конфузишься.

– Любимая, я просто не знал, как обращаться с той смешной, костлявой, отважной малышкой. Никогда не имел дела с подобными существами.

– Но ведь сейчас я не костлявая, правда?

– Ни в коей мере.

– И теперь ты знаешь, как со мной обращаться, да?

– Надеюсь, что так. О Джейни, я просто сгораю от любви к тебе.

– Ты говоришь так только потому, что я – богатая принцесса.

Мы расхохотались и повернулись друг к другу, чтобы поцеловаться.

То были воистину дивные дни. Мы проплыли через Средиземное море, потом через Суэцкий канал и Красное море и повернули на восток, чтобы пройти последние две тысячи миль, остающиеся до Бомбея. Там мы расстались с райским маленьким миром «Сатары» и приготовились встретить будущее. Еще одну тысячу миль мы проехали на поезде через бесконечные равнины. Стояла невыносимая жара. Три дня и три ночи мы двигались строго на северо-восток, проехав Бхопал и Джханси, затем через Ганг к Лакнау, но потом повернули на восток и оказались в Горакхпуре, гарнизонном городке, где некогда я лежала в больничной постели, обливаясь слезами из-за того, что потеряла своего единственного на свете друга.

На третий день пути наш поезд в течение трех часов проезжал по юго-восточной части княжества Джаханпур. Как и повсюду в Индии, прекрасное сосуществовало здесь с уродливым. В какой-то момент в отдалении мелькнули башни дворца. То было место, где я родилась, и тем не менее я не ощущала с ним ничего общего, не испытывала ни малейшего желания остаться и узнать мир моего прошлого. Будучи здесь чужой, я собиралась оставаться таковой и впредь.

В Горакхпуре мы купили лошадей, корзины, припасы, одежду и яка, которого тут же нарекли Нав Второй. Немало времени ушло на выбор лошадей. Мой конь был серым, Адама – темно-гнедой масти. У них были индийские имена, но я немедленно переименовала серого в Нимрода, в честь своего любимца в "Приюте кречета", а Адам назвал своего коня Пастором, потому что у того вокруг горла был забавный белый воротничок, напоминающий воротник викария. Через сутки мы тронулись из Горакхпура на север, чтобы проделать в обратном направлении путешествие, которое мы, ребенок и совсем еще молодой человек, почти юноша, совершили ровно семь лет назад, в год Огненной Птицы.

Вновь мы, казалось, были отрезаны от всего мира, путешествуя сначала по известковым холмам, затем по густым лесам и далее, через холмы, на север, в страну гор. Климат был тяжелым, и путешествие – нелегким, но нам было хорошо друг с другом.

Через двадцать дней мы прибыли в Смон Тьанг, и вновь у меня не родилось ощущения, что я вернулась домой. Я видела эту страну такой, какой она была на самом деле, – бедная, с тусклыми красками, с населением, придавленным вековыми

суевериями, страшащимся тысячи демонов.

Поскольку мы собирались завладеть слезой Будды из монастыря Чома-Ла, то обошли Галдонг ночью, чтобы не попасться никому на глаза. Я не сомневалась, что Рильд знает о нашем появлении, ибо он предсказал его семь лет назад, однако он не станет делать ничего, чтобы остановить нас, ибо любое действие прочнее привяжет его к Колесу перерождений. Впрочем, я была довольна тем, что мы пришли ночью, потому что не хотела возобновлять знакомство ни с кем, кого знала в старые дни. Нам нечего было сказать друг другу.

Так как у нас было немного времени, а мы не собирались приезжать в Шекхар раньше назначенного срока, то на три дня разбили лагерь в высокогорной долине, лежавшей в половине пути до перевала Чак. Здесь мы продали большую часть наших припасов и экипировки и сняли поклажу с Нава Второго, чтобы подняться на вершину перевала легко нагруженными.

Стояло лето, и хотя ночи были холодными, днем было очень жарко даже на такой высоте. Могильник, в котором покоился Сембур, как я и предполагала, оставался до сих пор нетронутым. Когда мы, пустив лошадей по склону шагом, приблизились к нему, я не испытала никакой печали, только тепло благодарности. Я произнесла молитву, положила на могильник венок сухих цветов, собранных в долине, и мы тронулись дальше, чтобы пройти оставшиеся мили нашего долгого путешествия до Шекхара.

Мы знали, что «Калабрия» уже доставила Вернона Куэйла в Бомбей, и удивлялись тому, что человек его возраста в состоянии совершить столь утомительный путь, который проделали мы. Но я не сомневалась, что он будет дожидаться нас в Шекхаре, сознавая, что время спокойствия подошло к концу. Теперь каким-то пока еще неведомым образом нам предстоит сражаться за жизнь Элинор и, возможно, за наши собственные жизни.

ГЛАВА 17

В миле от деревни нам навстречу выехала дюжина кхамба, которые образовали вокруг нас плотное, хотя и незамкнутое кольцо, намереваясь сопровождать нас до деревни. У многих были примитивные ружья, у остальных – дубинки или ножи с длинными лезвиями.

Я церемонно поприветствовала их на тибетском, но не получила ответа. Они только смотрели зло и завистливо на карабин "Ли Метфорд", что был у седла Адама. Мы продолжали ехать легкой рысью, и я заметила, что Адам улыбается, словно все было ему совершенно безразлично. Один из кхамба приблизился вплотную и попробовал дотронуться до карабина. Адам просто посмотрел на него, но тот отпрянул так, будто на него оскалился снежный барс. Через несколько минут мы достигли скопища каменных лачуг, и я вдохнула знакомые запахи цампы, прогорклого масла, горящего жира, пота и немытых тел.

Из двери одной из лачуг показался Вернон Куэйл, направившийся в нашу сторону. Он был без шляпы, серебристые волосы шевелил легкий ветер. Совершенно невероятно, но на нем были те же самые воротничок, галстук и твидовая куртка, которые он надевал, отправляясь собирать растения и насекомых. Чтобы добраться до этого места, он должен был проделать тот же путь, что и мы, жить на протяжении дней на открытом воздухе, находясь на ветру и солнце, и тем не менее его тяжелое лицо было таким же бледным и пастозным, как всегда. Я почувствовала суеверный страх, ибо впечатление было такое, что стихии природы не оказывали на него ни малейшего воздействия, как не подвержен он был и нормальной человеческой усталости.