Тигр. История мести и спасения
Шрифт:
Когда-то отец Пикунова, заслуженный работник металлургической промышленности, иначе представлял себе будущее сына и уговаривал его пойти по своим стопам. Наверное, в этом случае Пикунов-младший обеспечил бы себе спокойную и весьма достойную жизнь, но его привлекали стрельба и охота, и поэтому он решил учиться на охотоведа в Иркутском сельскохозяйственном институте. Обучение в те годы было бесплатным, так что конкурс на поступление был серьезный, но Пикунова приняли. Закончив учебу, он поступил на руководящую должность в тихоокеанской охотничьей ассоциации Приморского края, насчитывающей более пяти тысяч членов. Оттуда его пригласили научным сотрудником в дальневосточное отделение Департамента охрану природы. «Я тогда по полгода проводил в тайге, — вспоминал Пикунов, сидя в тесном кабинете с роскошным видом на покрытый льдом Амурский залив. — Даже во время отпуска я брал ружье, получал лицензию на отстрел медведя или оленя, а потом продавал мясо».
Объясняя, до какой степени он был одержим тогда, Пикунов привел русскую поговорку: «Сколько волка ни корми, он все равно в лес смотрит». Однако, прежде чем ему удалось впервые увидеть живого тигра, прошло не меньше десяти лет. Встреча произошла
В задачи Пикунова, в числе прочего, входил сбор информации и учет промысловых животных. Заниматься этим зимой проще, потому что следы хорошо видны на снегу, по ним легче пройти, чтобы посчитать особей. Тигры и леопарды тоже ходят по этим следам, и так у Пикунова завелся новый интерес, который он сохранил на всю жизнь. С 1977 года он начал подолгу выслеживать местных тигров, чтобы выяснить, сколько животных они убивают. Эта информация была крайне важна и для организаций, занимающихся изучением среды обитания и жизни различных видов животных, и для охотников. «Когда я работаю в полевых условиях, ружье всегда со мной, — говорил Пикунов. — Психологически чувствуешь себя от этого более защищенным. Но подсознательно мне кажется, что если я не причиню тигру зла, он тоже меня не тронет». Одного тигра Пикунов выслеживал в течение шести недель, буквально спал возле его троп, как за сорок лет до того делал Капланов. «Даже когда я шел за ними след в след, — делился он воспоминаниями, — когда питался мясом убитых ими животных, ни один из тигров не проявил агрессии по отношению ко мне».
Несмотря на пережитый сердечный приступ, Пикунов продолжает упорно трудиться. Его рука тверда, а сознание ясно. Он по-прежнему пользуется уважением коллег. Однако обычно суровое лицо неизменно смягчается, стоит ему заговорить о Дункае, которого он называет просто Ваня. Пикунов вспоминает его с тем же уважением и нежностью, с какими Арсеньев отзывался о Дерсу, и на то есть свои причины. За тридцать лет мужчины по нескольку месяцев бок о бок проводили в тайге, выслеживая крупных животных, и Пикунов старался все подмечать. Даже сегодня таежники уходят в зимний лес с минимальным набором снаряжения: в валенках, ватных штанах, куртке и рукавицах. Полезные мелочи кладут в холщовые рюкзаки. Если планируется нести что-то тяжелое, например, мясо, рюкзак устанавливают на древесный каркас, по удэгейской традиции. В зимнюю пору вместо снегоступов здесь традиционно используют короткие широкие лыжи, называемые «охотниками». У большинства таежников, включая Маркова, они самодельные.
Однажды зимой 1974 года, когда Пикунов и Дункай выслеживали медведей в Бикинской долине, они попали в метель. Утром снега было совсем мало, и поэтому, выходя из лагеря, они не стали брать лыжи. К тому моменту, когда началась метель, они успели уйти довольно далеко от дома, совершенно не подготовленные к капризам природы. В здешних лесах видимость и без того достаточно ограниченная, а в условиях снегопада и сильного ветра заблудиться вообще ничего не стоит. Сугробы вырастали прямо на глазах, и мужчины поняли, что нужно поскорее выбираться оттуда. Пикунов приготовился что есть мочи бежать в обратном направлении по собственным следам, стремительно исчезавшим под снегом, но Дункай остановился и достал из рюкзака охотничий топорик. Он нашел дерево толщиной с собственную ногу, срубил его, а затем расщепил на две тонкие дощечки. «Снега навалило по пояс, — вспоминал Пикунов. — Без лыж нам оттуда было бы никак не выбраться, и Ваня сделал их без какого бы то ни было специального инструмента, при помощи маленького топорика и ножа. Он был мастер на все руки».
Кроме того, что у него, как говорят русские, были золотые руки, Дункай жил в удивительном ладу со своим окружением. Во многом его повседневная жизнь строилась на тех же принципах, что и у тигра: непрерывная рутина, складывающаяся из наблюдения, расшифровки и запоминания информации, зачастую полученной на давно, казалось бы, знакомых тропах. Как мы знаем всех окрестных кошек и собак, так Дункай знал своих соседей, в том числе тигров. И тигры его знали. Несмотря на то что в тайге Дункай провел более семидесяти лет, исходил ее пешком вдоль и поперек, неоднократно ночевал в лесу в палатке, с тиграми у него ни разу не возникало серьезных трудностей. Впрочем, трудности — понятие относительное: несколько собак за эти годы он все-таки потерял. Тиграм от природы свойственно охотиться на волков, и собака явно пробуждает в них этот инстинкт. На Дальнем Востоке довольно часто охотник, фермер или дачник утром обнаруживает возле собачьей конуры одну лишь оборванную цепь. Когда одного из бывших собаковладельцев спросили, что слышно во время этих нападений, он ответил с горечью: «Тишина» [59] . Но такова цена за жизнь во владениях тигра, это своего рода подать, которую ему платят с незапамятных времен.
59
«Тишина»: Сергей Бойко.
Иван Дункай хорошо понимал это: он знал, что убивать собак естественно для тигра, но также знал, что со временем ему за это воздастся. Удэгейские и нанайские охотники, в частности, пытались умилостивить тигра, не только стараясь не попадаться ему на пути, но и предлагая ему остатки своей добычи. Иногда тигры преподносили ответные подарки. Местные жители, как русские, так и туземцы, рассказывали, что порой тигры оставляли для «дяди Вани» мясо — иногда целые туши. Посторонний человек мог бы списать это на волю случая или вообще посчитать пустой байкой, но с традиционной точки зрения таежника это логично, потому что он для тигра делает то же самое. Дункаю подобное положение дел казалось закономерным; в конце концов, у него и лыжи, в буквальном смысле слова, росли на деревьях и могли появиться из ниоткуда по его воле. Когда звери, окружающие тебя, изо дня в день помогают тебе выжить, ты волей-неволей меняешь отношение к ним. Этого требует закон выживания —
В лесу количество дичи и подножного корма зависит от времени года. Как и в случае неписаного этикета, по которому зимой тропа прокладывается для всех, готовность разделить пищу является неотъемлемой составляющей сосуществования в дикой природе. В этом смысле охотничьи принципы хищников и падальщиков сильно напоминают коммунистическую идеологию Маркса: от каждого по возможностям, каждому по потребностям. Как при прокладке дороги не обойтись без бульдозера, так и в пищевой цепочке не обойтись без тигра: среди животных, населяющих тайгу, нет более умелого и щедрого добытчика. Регулярно убивая крупную дичь вроде лосей, кабанов или оленей, тигр обеспечивает пищей бессчетное количество мелких зверей, птиц, насекомых, не говоря о почве, раз за разом посылая очередной импульс в кровеносную систему леса. Эти редкие, но регулярные вливания приносят пользу и людям — не только одичавшим биологам вроде Дмитрия Пикунова. Удэгейские и нанайские охотники время от времени подбирают остатки убитых тиграми животных, так же поступают и их русские соседи.
В 1969 году Джорджу Шаллеру, автору книги «Олень и тигр», в которой он приводит результаты масштабного исследования взаимоотношений между хищником и его жертвой, не раз доводилось бродить в компании антрополога Гордона Лоутера по национальному парку Серенгети в Танзании. В то время изучать жизнь наших далеких предков было принято преимущественно по найденным ископаемым, сравнивая их с современными приматами. Однако горстка ученых, включая Шаллера и Лоутера, предположила, что, наблюдая за поведением других стайных хищников вроде львов, гиен и диких собак, можно получить представление о том, как у наших прародителей формировалось общество охотников-собирателей. Первоначально интерес обоих был прикован главным образом к методам охоты, способам общения и разделения пищи среди хищников, и совершенно неожиданно для себя они обнаружили, что один из самцов, за которым они следили непрерывно на протяжении трех недель, ни разу никого не убил [60] , но семь раз за все это время питался мертвечиной либо присоединялся к трапезе других львов. Тогда они переключили свое внимание на поведение падальщиков, что натолкнуло их на вопрос: не могли ли наши предки так же выживать, питаясь исключительно чужими объедками?
60
«ни разу никого не убил»: Schaller and Lowther, The Relevance of Carnivore Behavior to the Study of Early Hominids, c. 329.
Шаллер и Лоутер продолжили свой путь, но теперь на огромные стада зебр, газелей и антилоп они смотрели не как на мясо с копытами, которое попадет в пасть кому-то конкретному, а скорее как на гигантский передвижной пир, крошками от которого вполне могла питаться горстка безоружных первобытных пигмеев — не охотясь самостоятельно, а подбирая остатки чужой добычи. Им удалось сделать несколько открытий. Поскольку как раз была пора отёла, они уделяли много внимания молодняку. В течение двух часов им на глаза попалось около сорока килограммов мяса — в виде детенышей, которых легко поймать, или брошенных трупов животных. Поэтому во время своих последующих походов они специально обращали внимание на падальщиков, которые питаются исключительно чужими жертвами, — в отличие от охоты на слабых детенышей этим можно заниматься круглый год. За неделю им встретилось около пятисот килограммов живого и неживого мяса. Приняв во внимание, что, во-первых, их было всего двое, а не группа людей или клан, и, во-вторых, они проводили наблюдения в районе, где дичь водилась примерно в тех же объемах, что и в доисторические времена, Шаллер и Лоутер сделали вывод, что «в аналогичных условиях группа плотоядных гоминидов вполне могла выжить, подбирая остатки чужой добычи и охотясь на больных животных [или детенышей]» [61] .
61
«в аналогичных условиях»: Schaller and Lowther, c. 328.
Сейчас кажется, что идея лежит на поверхности, но в конце шестидесятых, во времена этих пеших прогулок, она была без преувеличения революционной. Поскольку большинство археологов и антропологов того времени были мужчинами, а охота считалась основным занятием наших предков (особенно мужского пола), на баталии вокруг этой теории было потрачено неоправданно много времени, усилий и чернил [62] . Восторги по поводу гипотезы, прозванной «охотничьей», расцвели в шестидесятые-семидесятые годы, когда Роберт Ардри, в прошлом не чуждый антропологии драматург и сценарист, опубликовал в числе прочих — весьма убедительных — трудов бестселлер под названием «Охотничья гипотеза» (1976). Ардри популяризировал мысль, на протяжении века не отпускавшую умы социологов: теорию об обезьяне-убийце. Отчасти находясь под тяжелым впечатлением от восстания мау-мау в Кении, Ардри так резюмировал свою концепцию: «Если среди всех членов отряда приматов человек уникален, при всей высоте наших помыслов, это потому, что только мы на протяжении миллионов лет были вынуждены непрестанно убивать, чтобы выжить» [63] .
62
За небольшим исключением в лице эскимосов и китобоев с острова Ламалера в Индонезии свежее мясо было скорее дополнением, чем основным блюдом в рационе гоминидов. — Примеч. автора.
63
«Если среди всех членов отряда приматов»: Ardrey, R. The Hunting Hypothesis: A Personal Conclusion Concerning the Evolutionary Nature of Man. c. 8.