Тихая ночь
Шрифт:
— Боюсь, fra"ulein, вам придется бросить повозки. Моя задача — вероятно, моя последняя задача, — он невесело улыбнулся, — обеспечивать войскам свободный проход по этому мосту. Сейчас он должен быть открыт для колонн, которые движутся в сторону фронта, но скоро, подозреваю, очень скоро мост примет поток, идущий в обратном направлении. Отступление. А скорее, беспорядочное бегство. И когда это произойдет, я обязан подорвать мост, чтобы по нему не прошли русские. Точно известно одно: гражданские мостом не воспользуются. Мне очень жаль.
— Где теперь фронт?
Офицер
— Я слышал, что русские перешли Одер, но кто знает? Царит хаос. Информацию передают наверх, в Ставку главнокомандующего, а потом распространяют по всей армии через таких, как я, — но к тому времени она устаревает почти на день и русские танки пробивают дыру в стене дома, в котором ты спишь, хотя ты думал, что им до тебя еще шестьдесят километров. Навскидку? Думаю, два дня пути. Поэтому вам надо спешить. Могу я кое-что посоветовать?
— Конечно.
— Оставьте повозки и погрузите на пони палатку и как можно больше продуктов. Лед вот-вот растает, но пока держится, а в полукилометре справа от моста есть тропинка, по которой можно пройти. Если использовать лошадей как вьючных животных, думаю, у вас и ваших спутников будет шанс спастись. Сожалею, что не могу предложить большего. Искренне сожалею.
Мими увидела в этом офицере тень покойного друга, Макса фон Шайлдитса, и, поддавшись безотчетному порыву, положила ладонь ему на руку.
— Спасибо. Вы нам очень помогли.
Полковник мягко убрал руку и, не глядя на Мими, достал из нагрудного кармана письмо.
— Могу я попросить вас об одолжении? Пожалуйста, отправьте это, когда доберетесь до более спокойного места, подальше от фронта. Это письмо жене и двум сыновьям, которых я… вряд ли увижу снова. Уверен, вы сделаете все возможное, чтобы оно попало к ним в руки; если вы окажете мне эту услугу, то, что должно случиться, мне будет… немного легче вынести. Прощайте. И спасибо вам, fra"ulein. Жаль, что мы с вами встретились при таких обстоятельствах. Но что поделать?
Он потянулся к ручке и открыл перед Мими дверь. Она в последний раз оглянулась и зашагала к своим спутникам, а офицер опять коротко кивнул и закутался в шинель.
Объяснения Мими выслушали без комментариев. Сцена перед глазами свидетельствовала о том, что альтернативы нет. Приладив упряжь в качестве каркаса, они стали грузить на пони и мула самое необходимое. Животные вертелись и пятились, протестуя против непривычной ноши. Тропинка была хорошо утоптана, конский навоз и глубокие кривые следы соскальзывавших копыт показывали, что другие проходили этот путь при похожих обстоятельствах. Река до сих пор лежала подо льдом и снегом, но ковер сплошной белой глади побурел, на нем появились дыры, сквозь которые чернела бурлящая вода. Рассредоточившись, чтобы уменьшить нагрузку на лед, Мими и ее спутники начали переход. Почти на каждом шагу раздавался тошнотворный треск, и то ли из-за самого звука, то ли из-за нервозности, которую он вызывал у людей, животные стали пятиться. Крестьянке пришлось взяться за хлыст и силой погнать их вперед. Жгучие удары по спине заставили животных в страхе зацокать передними копытами.
Неожиданно взбрыкнул мул. Вскинув задние ноги, он лягнул крестьянку прямо в грудь, и та, отлетев к огромной полынье, ушла под воду. Несколько секунд ее пальцы тщетно
На месте, где несколько мгновений назад была энергичная, сыплющая проклятьями и орудующая хлыстом жизнь, осталось только бульканье черно-синей воды.
10
Саксония. Десять дней спустя. 13 февраля 1945 года
Ее разбудил сигнал воздушной тревоги.
Мрак в комнате был абсолютным, воздух — застоявшимся и спертым, но холодным. В постели было тепло, но ужасно хотелось есть; такой голод перечеркивает другие мысли, порабощает сознание и оккупирует бессознательные просторы снов: снов об изысканных яствах, до которых никак не можешь дотянуться; танталовы муки. Где она? Открылась дверь, и свет единственной лампы, лившийся из соседней комнаты, обрисовал на пороге женский силуэт. От холода женщину защищали пальто и вязаный шарф.
— Мими, просыпайся. Сирена. Что будем делать? В последнее время одни ложные тревоги, и мне лично не хочется сидеть в каком-нибудь вонючем убежище с орущими детьми и стариками, которые мочатся в штаны. Так что?
Мими силилась вернуться к настоящему, нащупать ватным сознанием место и время, в котором она находится, отделить эфемерные образы от тверди реального. Да, конечно, Ева. Милая Ева. Слава Богу, что есть Ева!
— Останемся здесь. Никуда не пойдем. Ты права.
— Разумеется. Я всегда права. Приходи в себя, а я сварю тебе кофе и разогрею хлеб. Только к нему ничего нет, кроме томатного супа. Пойдет?
Мими кивнула, благодарно улыбнулась подруге и стала наблюдать за тенью, деловито закружившей по тесной кухоньке, когда хозяйка скрылась за дверью. Ева, девушка с острым умом, большой грудью и большим сердцем, грубыми шутками — и еще более грубыми аппетитами. Слава Богу, что она еще здесь, что в этой холодной, быстрой реке можно схватиться за надежный уступ.
Мочевой пузырь требовал, чтобы Мими покинула теплую постель, и женщина, сжавшись в предчувствии металлического холода, стала ощупью пробираться по темному коридору к зловонию общественного туалета.
Заморозив ступни, но облегчив мочевой пузырь, Мими вернулась в спальню, осторожно прикрыла дверь в кухню, чтобы оттуда не пробивался свет, отодвинула край затемняющей шторы и чуть-чуть приподняла высокую раму.
Снаружи ясное черное небо рубили сабли света, скрещиваясь друг с другом, протыкая бездну над головой и время от времени ломаясь о редкие облака. Шум — или его отсутствие — говорил о многом: пожив с родителями в Баден-Бадене, Мими научилась различать ревущие модуляции бомбардировщиков, когда те проносились над городом, отражаясь в дребезжащих окнах и заставляя собак поджимать хвосты. В небе действительно были самолеты, только пролетали они не группами, а по одному; определить, вражеские они или свои, было невозможно, но было похоже, что пули и бомбы летят без какой-либо четкой цели. Вероятность угодить под них была крайне невысока.