Тихая ночь
Шрифт:
Пока воображение играло с этими картинами, отсутствующий взгляд Мари-Луиз был устремлен в центр площади, где единственным движением было вороватое стаккато крысы, рыскавшей в поисках пищи. Со стороны отцовского дома к девушке приближалась женщина, и по решительной, упругой походке в ней можно было безошибочно угадать Жислен. Мари-Луиз подняла руку в знак приветствия, и подруга молча села рядом. Они закурили; теплота Жислен (как физическая, так и душевная) была приятна после холодного ужаса, в который Мари-Луиз затягивало воображение.
— Ты в порядке?
Глаза
— Нет. Не совсем.
— Он тебе нравится?
Мари-Луиз глубоко вздохнула. Желание все рассказать Жислен, излить ей душу было непреодолимым.
— Он год прожил в нашем доме.
— Он бош.
— Знаю.
Мари-Луиз искоса взглянула на греческий профиль подруги, глаза которой по-прежнему были прикованы к крысе. Она заметила, что Жислен барабанит пальцами по колену, выдавая энергию, до поры до времени дремавшую внутри. Когда Жислен повернулась к ней и уперлась подбородком в ладонь, в ее лице появилась жесткая настороженность.
— Ты предупредишь его?
Мари-Луиз опять посмотрела на крысу, которая стояла на задних лапах и вынюхивала, нет ли рядом опасности. Девушка затянулась сигаретой и ответила:
— Нет.
Жислен медленно кивнула.
— Хорошо. Я волновалась. Послушай, ch'erie, я знаю, как тебе тяжело. Знаю. Правда. Это все война. Долбаная война.
Жислен обняла ее за плечи и придвинулась ближе. И снова желание рассказать обо всем поднялось таким мощным валом, что Мари-Луиз охватила дрожь.
— Тебе холодно, ch'erie. Домой?
— Там мой отец.
— Не думаю, что он меня радушно примет.
Они улыбнулись друг другу, но Мари-Луиз продолжало трясти.
— Да уж.
— Тогда возьми мой жакет. Завтра отдашь.
— Спасибо.
Жислен укутала плечи подруги шерстяным жакетом, опустилась на колени рядом с ней и ласково положила ладонь ей на щеку.
— Мужайся, ch'erie. Я тобой восхищаюсь. До глубины души.
— А я нет. С чего бы мне собой восхищаться?
Жислен взяла ее за руку.
— Потому что тебе всегда труднее. Слишком много раздумий. Мне легко принимать решения, но я знаю, что тебе нет. А теперь еще это… Для меня он бош. Для тебя — мужчина. Я знаю. Но это нужно сделать. К концу войны, если мы одержим победу, он все равно почти наверняка погибнет. Если мы его не убьем, это сделает кто-нибудь другой. Теперь ты тоже причастна — нравится тебе это или нет. Возможно, мне не стоило… но что сделано, то сделано. Мы поступаем так, как должны поступать. — Несколько секунд она молча смотрела в землю. Потом подняла голову, и ее взгляд опять сделался жестким. — Если предупредишь его… то, вероятно, убьешь меня и остальных. Ты это понимаешь, не так ли?
Мари-Луиз кивнула, но не посмотрела ей в глаза.
— Подумай о Жероме и Робере. Против них направляли танки и «штуки»[99]. Это наша война. Вероятно, такая же мерзкая, как и предыдущая. Возможно, даже хуже. — Она поднялась и посмотрела на подругу сверху
Когда Жислен ушла, одиночество и нерешительность вернулись и Мари-Луиз затрясло еще сильнее. Она с трудом разогнула закоченевшие суставы и поднялась на ноги. Мул поглядывал на нее с опаской вьючного животного, у которого люди ассоциируются с болью ударов. Мари-Луиз медленно протянула руку, чтобы погладить его, но мул выгнул шею в противоположную сторону. Мудрое решение, подумала Мари-Луиз: не доверять. Крыса тоже увидела ее и поспешно скрылась в сточной трубе, которая служила ей убежищем.
Достигнув двери своего дома, Мари-Луиз услышала стук ботинок на лестнице. Она остановилась в нерешительности, но не успела сделать выбор, как дверь открылась и на пороге появился Адам с летной курткой через плечо. Он улыбнулся ей и, как Жислен, коснулся ладонью щеки — а потом заговорил неестественно громким голосом, поднимая глаза к потолку, чтобы предупредить о присутствии ее отца.
— Здравствуйте, madame. Надеюсь, день прошел хорошо. Мне нужно идти. Разрешите пожелать вам приятного вечера.
Когда он проходил мимо нее по укромному узкому перешейку, ведущему к воротам каретного дворика, Мари-Луиз перехватила его руку и поцеловала. Ворота за ним закрылись, и она коснулась щеки, подумав об Иуде, поцеловавшем Иисуса.
* * *
Следующим вечером Мари-Луиз приняла решение.
Чашу весов перевесил звук. Через дверь спальни Адама она услышала позвякивание бритвы, и это вызвало к жизни неизгладимое воспоминание — его обнаженная спина в номере парижского отеля, когда он брился, одной рукой натягивая кожу, а другой водя опасной бритвой по лицу. Перед глазами снова возникло его сосредоточенное отражение в зеркале, а ноздри защекотал неповторимый мужской аромат пены для бритья и запах недавнего секса.
Мари-Луиз подождала Адама в гостиной, где он встретил ее с удивлением и тревогой, которая прошла, когда она сказала, что ни ее отца, ни Бернадетт нет дома. Девушка принесла ему традиционный поднос, и они сели, как садились до этого множество раз, у подножия лестницы, укрывшись под маленьким панцирем уединения. Говорили мало; Мари-Луиз не знала как начать, а Адам чувствовал ее растерянность и не хотел торопить.
Наконец она собралась с духом.
— На аэродроме… есть место, где ты мог бы поспать… не возвращаясь сюда?
Адам удивленно на нее взглянул.
— Сегодня ночью… только сегодня ночью.
Мари-Луиз заставила себя посмотреть на него, надеясь, что он просто, без дальнейших расспросов примет к сведению ее намек. Когда Адам медленно отставил поднос и предложил ей сигарету, она обнаружила, что не может смотреть ему в глаза.
Адам выпустил облако дыма над ее головой, откинулся назад и обвел Мари-Луиз задумчивым взглядом.
— Только сегодня ночью?
Она кивнула. Она знала, что он пристально вглядывается в ее лицо, хотя и не могла на него посмотреть.