«Тихая» Одесса

Поляновский Дмитрий Иоганович

Нет, не этими словами можно было пронять стоявших перед Зониным людей! Да и существовали ли вообще слова, способные подействовать на это разномастное одесское жулье, собранное Япончиком в пресловутый «молдаванский полк»?! Злобные наглые лица окружали Зонина, пустые глаза…

– Через несколько часов сюда прибудут красные войска! – продолжал Зонин. – Предатели и изменники будут разоружены. Предлагаю не дожидаться прихода Красной Армии и своими силами обезвредить тех, кто подбивает вас на измену! …

– Га-ад! – завизжал Япончик. – Войска вызвал! Не слушай его, братва! То ж провокатор! Бей его!

Вот

это было понятно!

– Бе-ей! Лягавый! … – завопили в толпе,

– Дави гада! …

Зонин взмахнул рукой:

– Стойте! … – но голос его потонул в яростном, неистовом реве.

Кто-то толкнул его в спину, кто-то выдернул скамью из-под ног. И когда он, неловко взмахнув руками, упал на пол, его захлестнула черная ревущая лавина бандитов.

Председателя вапнярского ревкома били сапогами, прикладами, рукоятками револьверов. Били по-бандитски, насмерть. В уже бездыханное, распластанное на грязном полу тело Япончик выпустил три пули из маузера…

После долгих поисков бандитам все-таки удалось найти машиниста, спрятавшегося в станционных складах. Его тоже зверски избили и заставили вести поезд в Одессу.

На рассвете следующего дня они прибыли в Вознесенск.

Но комиссар успел опередить их на несколько часов и поднять на ноги всю городскую партийную организацию. Япончику подготовили достойную встречу.

Поезд загнали в тупик, который находился на пустыре, названном Марьин луг, в честь посещения Вознесенска вдовствующей императрицей. В кустах расставили пулеметы. Местные комсомольцы раскопали на свалке старое испорченное полевое орудие, не способное сделать ни одного выстрела. Его вытащили на самое видное место. Для пущего впечатления навели на «штабной» вагон. И грозный вид покалеченного артиллерийского ветерана сделал больше, чем все прочие приготовления. Когда эшелон остановился, из него не вышел ни один человек, только двери и оконца теплушек ощетинились винтовочными стволами.

Члены ревкома во главе с председателем Синюковым и комиссаром в полной тишине поднялись в «штабной» вагон, где Япончик ожидал их со своими ближайшими дружками.

– Ты арестован, клади оружие! – сказал Синюков. Глазок его нагана в упор нашаривал грудь Япончика.

Опытный бандит сразу понял, что дела его плохи. О защите нечего было и думать. Оставалось последнее средство: наглость. И Япончик пустил его в ход.

– Вот как вы встречаете командира первого полка молдаванского пролетариата! – проговорил он, насупив вздернутые к вискам брови. – Это «как же надо понимать? Изме…

Синюков не дал ему договорить:

– Клади оружие, бандитская образина! Считаю до трех! Именем революции, раз! …

Япончик оглянулся. Стоявшие позади него расступились. Дружки, правильно оценив обстановку, уже поспешно снимали пояса с подвешенными к ним гранатами, через головы стаскивали перевязи пистолетов.

– Два! …

Сдача означала: военный трибунал и – смерть, неминучую позорную смерть… Нет, только не сдаваться! Только бы вырваться отсюда! Только бы вырваться! …

Медленно, стараясь выиграть время, Япончик отстегнул палаш, бросил его под ноги. Взялся за поясной ремень. И вдруг, пригнувшись, рванулся к двери в соседнее купе.

Тут и настигла его пуля. Он взвизгнул, разметал

руки и ничком повалился на пол…

Известие о смерти Япончика ввергло его приятелей в панику. Немедленно возник слух, что красные войска близко, что со стороны Колосовки подошла кавалерийская бригада и уже окружает Вознесенск. Бандиты начали разбегаться кто куда. В панике никому из них и в голову не пришло мстить за своего главаря.

Войска из Одессы прибыли только на следующее утро. Красноармейцы ловили бандитов по дворам, снимали с чердаков, выволакивали даже из выгребных ям…

Бесславная история Мишки Япончика закончилась. Однако бандитская проблема еще не была решена.

* * *

Давно уже не существовало Япончика и его «армии», но по-прежнему ночами Одессу лихорадило от засилья уголовников. С наступлением темноты город испуганно замирал. Жители наглухо запирались в домах и, вздрагивая от шорохов, вслушивались в ночную тишину. То и дело на улицах раздавалось торопливое шарканье ног, где-то жалко трещали запоры, где-то зловеще тявкал револьверный выстрел, или вдруг, точно горох по железному листу, рассыпалась перестрелка. Всю ночь в городе шла невидимая борьба: чекисты охотились за налетчиками, налетчики – за чекистами.

Тревожно было в голодной Одессе, когда окончилось наконец вынужденное безделье Алексея Михалева.

Начало

Это случилось вскоре после того, как Синесвитенко уехал в Раздельную с рабочим продовольственным отрядом. На прощание Синесвитенко сделал Алексею подарок. Когда-то удалось ему раздобыть на базаре две одинаковые фигурки китайских болванчиков. Фигурки были из крепкой стали, полые внутри, и Синесвитенко смастерил из них зажигалки. Если нажать пружинку на спине болванчика, верхняя часть его головы немного откидывалась и изо рта вырывался тонкий язычок пламени. Еще раз нажмешь – рот захлопывался, проглатывая огонек. Таких зажигалок Алексею еще не доводилось видеть. У Синесвитенко были золотые руки.

– Возьми на память, – предложил Синесвитенко. – Кто знает, увидимся ли еще, а так, может, и вспомнишь… За Пашкой доглядывай, – попросил он. – Я ведь ненадолго. Ежели хорошо пойдет, через неделю буду обратно.

– На меня надежда слабая, – сказал ему Алексей, – не сегодня-завтра могу улететь.

– Ну, пока здесь… Он хлопчик мозговитый, проживет и сам.

Через два дня после его отъезда, поздно вечером, когда Алексей и Пашка от нечего делать играли перед сном в подкидного дурака, в дверь постучали. Джека, спавший на табурете, соскочил на пол и залаял. Алексей отложил примятые карты (а напринимал он много: Пашка играл здорово и к тому же еще жулил) и пошел открывать.

За дверью стоял невысокий человек в штатском пальто.

– Здравствуйте, – оказал он, – привет вам привез из Херсона.

– От Сергея Васильевича?

– От Василия Сергеевича. Вас ждут, просили скорей…

И казалось, с приходом этого человека жизнь сразу обрела привычный, тревожный ритм, будто и не было десятидневной передышки. Алексей торопливо навернул портянки, всунул ноги в сапоги и наскоро увязал в тряпицу немудрящее свое имущество – запасную пару исподнего белья и стопку писчей бумаги.